Григорий Ревзин
Deus ex machina
V-MMII - 06.11.2002

Вода, воздух, огонь и земля – то, что можно объявить присутствующим везде и всегда, как первостихии. Но первостихии – это такая вещь, которая материальна, но формы не имеет. Ее не совсем понятно как изобразить. На первый взгляд, решения, предложенные Wilkinson Eyre не имеют между собой ничего общего. Земля – это комната с некими пластами, которые входят в сложное взаимодействие друг с другом, Огонь – это металлическая комната с горящим горном, Вода – это овальная цистерна, Воздух – это дирижабль. Тут нет и не может быть никакой единой концепции формы. Но чем больше рассматриваешь эти павильоны, тем яснее становится их единство. Оно заключается в том, что все они – машины. Пространство земли – это такое место, где ее тяжелые пласты находят друг на друга как шестерни и производят какую-то работу. Пространство огня – это увеличенная до огромных размеров внутренность керосиновой горелки. Такими же машинами являются и дирижабль, и цистерна. Больше того, поскольку на всей фабрике это единственные работающие машины, то создается ясное ощущение, что вся фабрика построена ради них. Что кран-балки перевозят воздух к воде, вагонетки – огонь к земле, и хотя непонятно, зачем это делается, машинность включает первоэлементы в контекст фабрики, позволяя им естественно существовать в этом пространстве и одновременно сообщая ему философическую глубину.

Любая фабрика по сути – сама по себе большая машина, единственная логика фабричного пространства – рациональность. При этом каждому, кто первый раз входил в цех – неважно чего, прядильный или камнеобрабатывающий, – известно, что когда оказываешься внутри машины, понять, как и зачем она работает, не представляется возможным. Визуально – это пространство таинственной непостижимой сложности, где все зачем-то ездит, раздаются кошмарные нечеловеческие звуки, что-то членится и обратно собирается, и все это уходит в бесконечность перспективы. Но осмысляется эта таинственная невнятность как высшее проявление функциональной рациональности.

Напряжение между визуальной непостижимостью и презумпцией разумности фабрики составляет ее сходство или даже родство с современной архитектурой вообще. Фабрику можно назвать метафорой современной архитектуры (как и наоборот, современную архитектуру можно назвать метафорой фабрики). В современной архитектуре, в частности, есть то же соединение взаимоисключающих принципов – с одной стороны, архитектура должна быть рационально обоснована, функциональна, разумна, с другой – поражать воображение своей непостижимостью. Непостижимой простотой или непостижимой сложностью – неважно, эта поэтика будет равно характеризовать любой извод современности, какой бы мы ни взяли.

В преобразовании рациональности в мистику непостижимой формы собственно и заключается художественная ценность модернистской архитектуры. Если в современной архитектуре можно говорить о красоте, то она именно здесь, в этом напряжении между рациональностью и непостижимостью, причем непостижимостью следующей из рациональности. Все дело в том, что архитектура должна представлять такую рациональность, которая бы своей сложностью намекала на существование иных горизонтов Разума. Специфика этого иного горизонта Разума не столь важна – за время своего существования модернизм намекал на коммунистическую, космическую, восточную рациональности – не в этом дело. Дело в том, что чувство, которое рождает переживание такой архитектуры, сродни религиозному. Мы не можем постичь смысла этой рациональности, но веруем, что она рациональна. Для культуры, в которой существование Бога проблематично – это важное и приятное чувство. Но так работает архитектура, а с фабрикой эта квазирелигиозная машина дает сбой. Само по себе пространство, которое она рождает, работает точно так же, но предъявляемые ею новые горизонты рациональности оказываются излишне локальными. Мы сталкиваемся с чем-то мистически непонятным, но осмысляем это как манифестацию прядильной, камнеобрабатывающей, автомобильной, наконец сталелитейной, рациональности, а это как-то слишком частно. Для того чтобы фабрика заработала как храм, она должна быть фабрикой непонятно чего, фабрикой с забытой функцией, фабрикой вообще. Именно так действует мистический пром Сталкера. Но машина Воздуха, машина Воды, машина Земли и машина Огня – иной путь к тому же мистическому прому. Они непонятно как и зачем работают. Они просто есть. Они полностью рациональны – как машины, и совершенно мистичны – как машины в себе. И они бесконечно трудятся над производством или переработкой первостихий. Тем самым метафора фабрики становится универсальной – это фабрика по производству мироздания. Она универсально рациональна и универсально мистична. По сути это – Бог.

<<вернуться

вверх