|
|
Григорий Ревзин
Деконструкция органического
XVIII-MMVI - 10.08.2006
Ээро Сааринен. Аэропорт имени
Кеннеди. Интерьер зала
Как это ни поразительно,
но к моменту, когда в 2004 году Заха Хадид
получила притцкеровскую премию, у нее фактически не было
представительных построек. Были: маленький жилой дом в
Берлине, пожарное депо и Музей трех народов в Вайле-на-Рейне,
трамплин в Инсбруке и галерея Розенталь
в Цинциннати. На подходе была
трамвайная остановка в Страсбурге.
Нельзя сказать, что с тех пор ситуация полностью изменилась.
С одной стороны, всемирная слава
дала свои плоды, и за два года Европа
украсилась сразу четырьмя постройками великой Захи – достроена
не только страсбургская трамвайная остановка, но и научный центр
в Вольфсбурге, жилой комплекс
в Вене и завод BMW в Лейпциге.
С другой стороны, Заха Хадид,
по точному замечанию Питера
Нойвера, продолжает оставаться
архитектором без программной
постройки. Здания, в котором бы
она высказалась сколько-нибудь
полно, в котором можно было бы
понять и увидеть ее принципы,
здания, подобного собственному
дому Мельникова, вилле над водопадом Райта или Роншанской
капелле Корбюзье, у Захи Хадид
пока нет. И тем не менее, появление
трех новых зданий только в этом
году позволяет сделать некоторые
заключения о ее архитектуре.
Следует признать поразительный
факт – Заха Хадид получила притцкера как бумажный архитектор.
Она создала новую версию архитектурного пространства. Ее
архитектура, хотя и вырастала
когда-то из наследия русского
авангарда (пожарное депо «Витра»
выглядит как прямая реплика
парижского павильона Константина Мельникова), уже очень
сильно ушла от него, и сегодня, по
сути, является беспрецедентной.
Это крайне редкое для современного архитектора качество, при
всей тяге авангардной архитектуры к новизне, она на деле весьма канонична
и практически не создает
новых форм.
Ээро Сааринен. Аэропорт
имени Кеннеди в Нью-йорке.
Терминал компании TWA. 1956–1962.
Общий вид
Принципиальная особенность Захи
Хадид заключается не в том, что
она использует эстетику криволинейности, не в общей для всех
деконструктивистов идее уничтожения иерархии пространства, даже
не в особенностях пространства
вообще, а в ином типе пластики.
Она отказалась от летящего
здания. Полет – свойство всей
архитектуры модернизма, от авангарда 20-х до хай-тека, но ее здания
никуда не летят, и лететь им некуда.
В ее листах нет ни горизонта, ни
воздуха, здесь не различаются
низ и верх, здесь некуда взлетать
и некуда приземляться. Эта иная
среда, наполненная скорее не
воздухом, но жидкостью. У нее все
плавает. Для ее формообразования свойственны категории волн,
водоворотов, водопадов, и при всей
бурности ее форм, это плавная
бурность, никогда не разрешающаяся острым столкновением – даже
если в ее архитектуре сталкиваются две разнонаправленные силы,
они сталкиваются как две струи,
а не два жестких тела, способных
от столкновения разрушиться.
В статье о Захе Хадид в каталоге
к ее большой предпритцкеровской выставке в Маке в Вене Питер
Нойвер тонко сопоставил язык ее
проектной графики с арабской
каллиграфией. Это действительно
своего рода арабески, такое
ощущение, что она рисует не
столько карандашом или ручкой,
сколько кистью, и само ощущение
правильности нарисованного для
нее интуитивно заключается в соответствии изгибам арабской вязи.
Но все эти эффекты могут
существовать и существуют
исключительно на бумаге. Язык
проекта – всегда условность,
неважно, имеем ли мы дело с техническим чертежом или офортом Пиранези. Однако, когда начинаешь сопоставлять здания Захи
Хадид с ее рисунками, возникает
четкое ощущение, что она использует другой тип условности, чем
это принято в европейской архитектуре. В ее аксонометриях (ее
любимый тип подачи) показывается не столько само здание,
сколько способ проплывания через
него, и соответственно с энергией
этого проплывания изменяются
цвета, фактуры и даже масштаб.
В некоторых случаях ее легко
поймать за руку – так, на конкурсном проекте BMW она располагает
перед зданием парковку с пятью двойными рядами машин, в натуре
их там только три, и, соответственно, «мост» заводоуправления
как минимум на 18 метров короче,
чем у нее нарисовано. В реальности это довольно камерное
сооружение, а в проекте – нечто
грандиозное. Чаще поймать оказывается довольно сложно, и в конце
концов архитектор волен вводить
условные цвета и фактуры для
презентационных картинок.
Но успех Захи Хадид отчасти связан
с тем, что условность ее бумажной
подачи считывается не в том коде,
в котором она создает свои работы.
Увидев в ее проекте красную криволинейную плоскость, все думают,
что там действительно предполагается красная криволинейная стена
того абриса, который нарисован,
хотя на самом деле там будет не
вполне той формы криволинейное
ограждение, включающее в себя
стеклянные витражи и бетонную стену без единого рефлекса
красного. Просто в этом месте
она хотела обозначить особую
эмоциональную насыщенность проплывания по пространству и потому использовала красный цвет.
Вероятно, со временем к Захе
Хадид начнут предъявлять претензии о несоответствии заявленного
реализованному, но пока реализаций слишком мало. И все же, когда
проект реализуется, его выразительность в значительной степени
исчезает – это и есть свойство
бумажного архитектора.
К несчастью, люди пока не плавают
в воздухе, а когда ты просто
идешь по зданию Захи Хадид,
половина эффекта теряется. Чрезвычайно мешают ровные полы.
Хотя в Вольфсбурге она все же
попыталась создать вместо пола
колышущуюся поверхность, перетекающую с одного уровня на другой,
но все равно это работает только
как метафора, потому что ровного
пола слишком много, и считывается это просто как несколько
разноуровневых ровных площадок. Обретающие плоть бетонные
стены смотрятся совсем иначе, чем
в проекте. Они выглядят тяжелыми,
они больше не текут, а застывают
в довольно грубых фактурах. По
типу выразительности в наибольшей степени это напоминает
архитектуру конца 50-х – начала
60-х гг. – Алвара Аалто, Ээро Сааринена, Хьюго Стаббинса,
Пьеро-Луиджи Нерви.
Обнаружив это, думаешь, что Заха
Хадид по уровню до них не дотягивает – для нее фактуры грубого
бетона возникают не как часть проектного замысла, а как случайный, побочный
эффект. Но само
сравнение заставляет увидеть в ее
архитектуре другой аспект, который
ускользал от внимания в проектной
графике.
Возьмем тот же Вольфсбург.
Да, бетонные криволинейные
оболочки. Однако есть одно существенное отличие от архитектуры Сааринена или
Стаббинса. Их
изогнутые бетонные стены переходят в бетонные купола, и именно
купол оказывается апофеозом
композиции. Но там, где свободно
растекающееся здание центра
«Фаэно» должно перейти в купол, там вдруг появляется ровная
плоскость. Все конструкции,
инженерные системы и даже
профнастил над ними оставлены
открытыми, и противопоставление
бетонных стен и решетки технического потолка дано нарочито
резко, так, будто бетонное тело
здания специально разрезано этой
плоскостью.
Слово «разрезано» здесь ключевое. Если
внимательно посмотреть
на тело центра «Фаэно», то обнаруживаешь, что его органоморфные
формы постоянно подвергаются
каким-то хирургическим воздействиям. Здание откровенно срезано со стороны
железной дороги, там
образуется стена, по абрису живо
напоминающая стейк. «Ноги»
здания специально подрезаны,
и там создаются какие-то странные
выемки-раны. Даже окна и орнамент главного фасада выглядят как
насечки на теле здания, нацарапанный диагональный узор-штриховка,
словно нанесен быстрыми движениями скальпеля.
Не менее показателен в этом
смысле жилой дом «Виадук Шпиттелау» в Вене. В сущности, перед
нами довольно простая композиция дома-блока, и единственное,
что создает ее оригинальность – это
разнонаправленные хаотические разрезы, которым этот блок
подвергается. Сама идея поставить
дом над линией метро вызвана, на
мой взгляд, той же логикой – тело
здания пропарывается движением
поезда. В заводе BMW в Лейпциге
этого приема в прямом смысле нет,
однако сам мост заводоуправления выглядит как некий режущий
инструмент, рубанок, перерезающий лезвием потоки движения
людей и автомобилей.
Заха Хадид кажется сегодня
прежде всего архитектором
новых органических форм, однако
стоит вспомнить, что ее генезис – деконструкция. Мне кажется,
что специфика Захи Хадид – не
в возвращении к органической
архитектуре 50-60-х гг., но в применении приемов деконструкции
к этой системе форм. Если другие
представители деконструкции
разрушают композиционную логику
классического послевоенного
модернизма, то она использует
тот же прием расчленения в отношении биоморфной архитектуры.
Ее архитектурные поиски можно
сопоставить с расцветом боди-арта
в 90-е годы. Такие его направления, как каттеринг, шрамирование,
даже простой татуаж находят в ее
проектах прямые аналогии. В основе боди-арта 90-х лежало не
что иное, как идея деконструкции
тела. Мне кажется, что именно этот
прием и применяет Заха Хадид
в архитектуре.
И в определенном смысле ей действительно
удается создать нечто
новое. Архитектура самых разных
стилей, времен и направлений, от
античности до Миса ван дер Роэ
и дальше, стремилась к органичности. Делалось это по-разному,
и по-разному не получалось. Однако
никому пока не приходило в голову деконструировать органику. Ей
первой.
вверх
|
|
|