|
|
Художественный дневник
Григорий Ревзин
Секретные протоколы
XXIII-MMVIII - 31.03.2008
Бывают времена перемен,
и всякому хронисту известно, сколь они трагичны
и как тяжело сказываются
на жизни человечества,
а в особенности – людей из
строительно-инвестиционного комплекса. По счастью,
они, в этом комплексе, много
думают и научились бороться
с данной напастью. Вместо
радикальных перемен там
теперь проводятся мероприятия эволюционного освежения,
и освежение и стало главным событием отчетного
периода. Московское правительство освежило генплан.
Освежали порайонно,
в каждом районе с 12 ноября
по 12 января была развернута
выставка, где показывали, чего
будут делать. Ждали общественность, чтобы с ней это
обсудить, дополнить, учесть
и углубить. Она же, как ей это
и свойственно, безмолвствовала и никуда не приходила.
Кстати. Ведь вот когда развесишь в районной префектуре
в коридоре второго этажа от,
к примеру, кабинета Шарафетдинова Ахмета Азымовича,
зама префекта ВАО по комплексу горхозяйства и ЭКО, до
кабинета Петушковой Ольги
Михайловны, главбуха ВАО,
все по ВАО наметки и задумки,
так ни один ветеран труда не
притащится поинтересоваться.
Хотя ведь как заманчиво! А как
начнешь его дом сносить, так
ведь заверещит, старый пень,
замашет орденами. Ну и что,
что об этом мероприятии никто
особо не сообщал? Небось
когда дом сносят, узнают. Ну
и что, что на входе в префектуру стоит наряд милиции
и никого не пропускают?
Опять же, небось, когда им
и впрямь нужно, пролезают.
А здесь – важное общественное дело, и хоть бы одна баба
Маня пришла разобраться в генплане – никого. Никакой
ответственности. Одно слово –
не электорат, а обыватели.
Тут, конечно, надо сказать, что разбор генерального
плана – дело сложнейшее
и требующее квалификации,
умственных усилий. Да что
там, зная высочайший уровень нашей урбанистической
мысли, можно прямо сказать: понять ее (мысль) – это
подвиг. Подвиг понимания,
в смысле философа Гадамера,
герменевтическое вчувствование и вопрошание в смысле
философов Хайдеггера и в
чем-то Бергсона. На подвиг
нужно вдохновиться. А тут
такое дело, что итоги исполнения генплана старого,
ветхого, так сказать, таковы,
что никак не способствуют
вдумчивому отношению
к генплану освеженному.
Нет, на самом деле за
восемь лет, прошедших с момента его обнародования,
произошло, конечно, очень
много. Но найдется ли кто-нибудь, хоть какой-нибудь
отчаянный смельчак, который
начнет всерьез доказывать,
что все произошедшее протекло в соответствии с этим
генеральным планом?
Транспортный коллапс,
энергетические кризисы, превращение Москвы в один из
самых дорогих для жизни
городов мира, превращение
рынка жилья в спекулятивно-инвестиционный механизм,
массовое уничтожение памятников архитектуры под
видом их реконструкции,
монополизация архитектурно-строительного рынка и т.д.,
и т.п. – это что, планировали?
То есть, вероятно, да, потому
что это большие процессы
и серьезные деньги, но как-то эти явления произошли
от генерального плана в стороне, как-то самостоятельно.
С другой стороны, самый
федерально настроенный
критик не сможет сказать,
что генеральный план Москвы
был за прошедшие восемь
лет в чем-то нарушен, что-то
пошло не по плану и вопреки
ему. Нет таких явлений. Ну,
может быть, где-то отношения
офисных и жилых площадей
составили не шестьдесят на
сорок, как планировалось для
данной территории, а пятьдесят девять на сорок один, но
это все же план, а не директива, тут всегда есть элемент
допуска. В целом на этот
вопрос глядя, можно сказать,
что ничего всерьез в сторону
не ушло, а осталось примерно
там, где и планировалось.
И тут вопрос. Если,
с одной стороны, все главные процессы, происшедшие
в городе, никак генеральным
планом не предусматривались, но и, с другой стороны,
никоим образом его и не
нарушили, так хрен ли корячиться изучать этот генплан?
Скажем, может быть создан
план по водообмену в городе
Москве до 2020 года, и это
будет очень сложный план,
с применением остроумнейших методик, и планирование
там может быть осуществлено
с точностью до кубического
метра в месяц. Ну и черта нам
этот план, если из него нельзя
узнать, будет ли дождик?
Я много об этом думал, но
толку никакого. Там куда ни
сунься, все таинственно. Ну вот
сидит правительство Москвы
и планирует, что «учреждений
торговли, общественного питания, бытового обслуживания
социально-гарантированного
уровня будет 551,7 тыс. кв. м
общ. площ.», а «учреждений
культуры – 2400 мест в музшколах на период 2001-2005»
и т.д. И горделиво планирует,
как-то по-горкомовски, что
тут у нас и для детей, и для
пенсионеров, и поликлиники,
и больницы, и кладбища –
все предусмотрено. И когда
Владимир Иосифович Ресин
время от времени рассказывает о планах правительства
населению по радио, то опять
же вроде как и не рыночник, а отец родной, все для людей, все для жителей.
Глубокая социальная озабоченность ощущается в голосе.
Но при этом мы знаем,
что один из чиновников, заседающих в правительстве,
контролирует строительство
музшкол по схеме «закрытие
старой у метро, ее снос, строительство на ее месте торгового
центра, компенсационное
строительство новой на расстоянии три-пять километров»,
а другой из чиновников контролирует кладбища, решая
головоломные задачи с сокращением их территорий за счет
коттеджного строительства,
а третий – жилье, а четвертый – торговые центры и т.
д. И это не то что какие-то
тайные махинации, а именно
самая сердцевина менеджмента
в системе госкапитализма.
Причем тут ситуация динамичная, потому что в некоторых
областях бизнесмены платили чиновникам взятки,
чтобы все делалось в соответствии с их интересами, и это
области отстающие, неразвитые, а в некоторых чиновники
на накопленные взятки и с
использованием административного ресурса уже съели
соответствующих бизнесменов
и сами стали бизнесменами,
и это области передовые, цивилизовавшиеся. Я что хочу
спросить? На этом уровне,
вероятно, происходит какое-то
другое планирование, потому
что не может быть большого
бизнеса без бизнес-плана.
Рискну предположить, что
сам генплан и статьи, в него
записанные – и по музшколам, и по пожарным депо,
и по спортивным площадкам, – как-то соотнесены
с этими бизнес-планами, раз
одни и те же люди это делают.
Но как? Где пересечения?
Это методологический
вопрос, серьезная теория
менеджмента при госкапитализме, изображающем
социальную заботу, но никаких исследований, как это
делать, мне не попалось, и я теперь подозреваю, что их и нет.
Поэтому рискну по аналогии.
Мне кажется, что московский генплан – это документ
такого уровня, что рассматривать его можно даже и в
мировом масштабе. И вот тут
что вспоминается? Был пакт
Молотова – Риббентропа.
Чего это был за пакт, о чем
они там договорились, никто
не помнит, потому что это все
сразу понарушали и стали
делать совсем другое. А вот
секретные протоколы к пакту
определили западные границы
СССР на следующие полвека,
и об этих протоколах помнят
все. Мне кажется, что тут
как-то похоже – есть генплан,
пусть и освеженный, но все
равно мало на что влияющий
документ. А есть, вероятно,
какие-то, и даже весьма многочисленные, секретные
протоколы к этому генплану,
на самых разных уровнях, от
будущего Юрия Михайловича
Лужкова до будущего автостоянки на улице Наметкина.
И вот они-то и есть определяющие документы, и их как
раз нужно изучать и по ним
готовиться. Но, к сожалению, они пока неизвестны.
Увы, увы. Однако же тут
есть такое обстоятельство.
Хотя, скажем, секретные
протоколы к пакту Молотова – Риббентропа не были
известны широкой общественности вплоть до самой
перестройки, но содержание
этих протоколов очень скоро
стало ей известно. При том,
что никто не знал, что это их
содержание, сам по себе факт
очередного раздела Польши
или присоединения Прибалтики прямо-таки бросался
в глаза. Конечно, любые аналогии весьма условны, и в
частности я совершенно не
сопоставляю (подчеркиваю
для судебных органов, ни
в коей мере не сопоставляю)
пакт Молотова – Риббентропа
с генеральным планом Москвы
в смысле содержания этих
документов. Один документ
совершенно злодейский, а второй исполнен благоухающей
благодати. Сопоставление
носит характер чисто формальный – я имею в виду, что
хотя секретные протоколы
к генеральному плану Москвы
неизвестны, но само их содержание реализуется у нас на
глазах и в эти глаза бросается.
Нет, я, конечно, не
могу описать здесь все наши
задумки и наметки по поводу
автостоянки на Наметкина – это никакого дневника
не хватит. Я хочу так, в целом – кто, чего, куда и в каком
смысле. Ведь вряд ли, скажем,
Юрий Михайлович или Владимир Иосифович с каждой
автостоянкой сами разбираются – надо же и другим людям
что-то оставлять. Я думаю,
что на уровне города в целом
решения должны приниматься в каком-то обобщенном
виде. И бросаются в глаза три
принципиальных решения.
Ну, во-первых, про наших
архитекторов. Я тут долго говорил, что они – наши звезды,
ставил вопрос ребром и мягко
намекал, словом, производил много бессмысленного
шума. Ошибался, товарищи,
заблуждался. Теперь надо
честно поставить на теме
крест. Никаких русских звезд
в рамках секретных протоколов к планам развития
московской архитектуры до
2020 года не предусмотрено.
Потому что звезда – ей нужен
звездный объект, и раньше
такое в принципе могло произойти. Но теперь генплан
освежен, и больше этого
происходить не будет.
Я хочу сказать, что
в принципе желательно,
чтобы звезда имела и какую-то
собственную архитектурную
программу, затрагивающую
профессиональные круги, но,
как показало развитие архитектуры в последние 20 лет,
это не вполне обязательно.
Вряд ли идея построения
еврейской национальной
идентичности в архитектуре Даниэля Либескинда
могла взволновать широкие
массы архитекторов. Хотя
про Жана Нувеля написано
много книг, нигде не удается
узнать, в чем, собственно,
состоит его программа. Что
такое программа Фрэнка Гери
не знает сам Фрэнк Гери,
и даже, в отличие, скажем,
от Стивена Холла, не делает
вид, что знает. И так далее.
У наших архитекторов своих программ тоже
нет, ну да и ладно. Но для того чтобы быть звездой,
нужен общественный резонанс архитектуры. Это, в свою
очередь, возможно, если
архитектура соотносится
с какими-то важными свойствами общественной жизни.
Одно из свойств нового
освеженного плана развития Москвы (я имею в виду
его неписанную часть) – деполитизация архитектуры.
Архитектура тут не виновата,
у нас все деполитизировалось –
и парламент, и правительство,
и мэрия и т.д., – но в том числе
и она. То есть раньше у нас все
время что-то такое строилось
типа храма Христа Спасителя,
что имело общенациональное
политическое значение, а теперь как бы нет, а если есть, то
в особом смысле, о чем дальше.
Архитектурные критики
могут на эту тему переживать, но самим архитекторам
есть чем утешиться. Архитектурный критик – что ж, он
паразит, он получает свой процент со славы архитектурной
звезды, а архитектор – напрямую от заказчика. Я просто
хочу ясно назвать вещи
своими именами. Общественного значения у современной
русской архитектуры нет,
и она на него не претендует.
Есть финансовое. Девелоперы
строят – продают – строят, для
этого нужны архитекторы,
вот и весь процесс. Дело это
важное, почетное, но малозаметное. Например, работники
пунктов обмена валюты тоже
приносят деньги, но не претендуют на общественную роль.
Итак, первое и основное содержание секретных
протоколов к освеженному
генплану – лишение русских
архитекторов культурно-политической функции
и превращение их в инструмент для финансовых операций
с квадратным метром. Теперь
о том, что все же строится
в общенациональном смысле.
Тут план серьезный, комплексный, и если в одном месте
убыло, то в другом прибыло.
Достаточно посмотреть прессу,
чтобы понять, где прибыло.
У нас есть две темы
публикаций о современной
архитектуре – уничтожение памятников и работы иностранных архитекторов. То,
что Владимир Плоткин в этом
году закончил три больших
городских объекта – эта информация малоинтересная, то
есть ею никто не заинтересовался. А вот что Николас
Гримшоу три раза переделал
проект строительства второй
очереди Пулкова и довел его
до полной ничтожности – это
да, это серьезное культурное
событие, о нем десятки публикаций. Строительный бум
привел к тому, что стали строить даже Сити. Полно чего
понаписано об этом, прежде
всего – о фостеровском здании
«Россия» и немного меньше –
о проекте Кионори Кикутаке
для «Миракса». О небоскребе
Сергея Киселева для того же
«Миракса» – ничего, хотя
уж чем он хуже Кикутаке –
ну никак не понять. Но тут
все сразу ясно – у Кикутаке
искусство, а у Киселева –
рядовая коммерческая
вещь, важен выход площадей, а остальное – увольте.
Причем, я что хочу сказать: это информационное
поле, с ним шутки плохи.
Вещь это инерционная, если
раз написали про Фостера –
так всю жизнь будут писать,
а если как-то решили не писать
про Плоткина, то ничем это
не перешибешь. Информационное поле – это серьезный
процесс, в искаженном виде
отражающий реальное распределение общественных
ценностей. Туда нельзя что-нибудь вбросить и чтобы оно
там росло – не растет. Дохнет.
Я считаю, что вторым
секретным протоколом к новому генеральному плану
является соглашение о том,
что все объекты, где есть
хотя бы какой-то пафос, у нас
будут строить иностранцы.
Десять лет назад, еще в журнале «Проект Россия», я писал
о том, что мы переживаем
эпоху царевны Софьи – сейчас
придет Петр Великий и запретит строительство где-либо,
кроме Петербурга, и только
силами иностранных мастеров. Увы, как приятно про себя
сказать, я не был услышан, да
и ошибся на 10 лет. Но, в конечном счете, я же правильно
сказал. Так все и выходит.
Протокол этот состоит из двух
пунктов, один касается лорда
Фостера, другой всех остальных иностранцев. Первый
пункт гласит, что каждый
объект, который претендует на
серьезное культурно-политическое значение, предлагается
построить Фостеру. В случае,
если по каким-либо причинам
у него нет соответствующего
проекта где-нибудь в Китае или
Казахстане, который может
быть адаптирован к нашим
условиям, переходим ко второму пункту. В соответствии
с ним проект выносится на
конкурс, на котором побеждает другой иностранный
архитектор. Организатор
конкурса берет на себя обязательство не допустить победы
в нем русского мастера.
Теперь о памятниках.
Я думаю, это третий секретный протокол к генеральному
плану. Все памятники,
доставшиеся московскому правительству от предшествующих
эпох, должны быть полностью уничтожены и выстроены
заново. Те памятники, которые
московскому правительству не
достались, тоже должны быть
выстроены заново. Этот протокол вызван к жизни тремя
обстоятельствами – политикой
обороны, политикой нападения и личными вкусами.
С обороной дело вот в чем.
Если все значимые объекты
строят иностранцы, то тогда
могут упрекнуть в каком-то
невнимании к русской культуре. Этому нужно что-то
противопоставить, и памятники – идеальное решение.
Какое уж тут невнимание
к русской культуре, когда есть
Царицыно? А план реконструкции еще 150 городских усадеб
в Москве? Да мы только и делаем, что занимаемся русской
архитектурной культурой.
С нападением дело
сложнее. Москве, и это надо
честно признать, досталось
сомнительное архитектурное наследие. Хотя этот факт
не рекомендован к озвучиванию, однако в течение ряда лет
Москва не являлась столицей
нашей Родины – я имею в виду тяжелое наследие царизма.
В эти годы фактически Москва
влачила жалкое провинциальное существование. И если
говорить о подлинном, столичном наследии, то у нас есть
только древнерусский период
и советский, но древнерусский
в значительной своей части
находится в Кремле, за федеральными стенами, а советское
наследие малодревнее, а потому тоже не годится. В связи
с этим тайным протоколом
к еще старому, неосвеженному генеральному плану
была поставлена задача перестройки прошлого Москвы.
Первым этапом стало сооружение памятников императорам,
началось с Петра Великого,
продолжилось Александром Вторым. Кроме того, был
построен храм Христа Спасителя как религиозный центр
императорской России. В развитие этого протокола мы
строим императорские резиденции – Царицыно, Петровский
Путевой дворец, и эта работа,
несомненно, должна быть
продолжена. Полагаю, необходимо вернуться к вопросу
о возведении баженовского
Большого Кремлевского
дворца, возможно, в промзоне Нагатинской поймы,
рядом с шатром Фостера,
к вопросу о развитии Измайловского дворца в том смысле,
что Петр как бы не переезжал
в Петербург, а сам его строил
дальше, и все цари вслед за
ним тоже его строили. Ну
а также строительства большой
и представительной загородной резиденции под Москвой
в классическом или лучше в неорусском стиле. Я думаю, это
следовало бы сделать на базе
Барвихи или где-нибудь рядом,
назвать Рублево-Успенским
дворцом, и задним числом
объяснить этим появление
вокруг большого количества
престижной недвижимости.
Те, кто там живут, будут как
бы придворными, каковыми
они в каком-то смысле и являются. Так или иначе, здесь
есть ясная задача построения Москвы как в прошлом
столицы Российской империи, которую мы сегодня
унаследовали и украшаем.
Ну и, наконец, вкусовой вопрос. Осенью известный
предприниматель Елена Батурина дала интервью газете
«Ведомости», где совершенно
разругала Венецию как город,
лишенный жизни, в котором
все разваливается и витает
дух упадка и разложения.
Я в связи с этим вспомнил,
как почти восемь лет назад
оказался в Венеции вместе
с Владимиром Иосифовичем Ресиным, который очень
ругал этот город за состояние зданий и тоже предлагал
все это там снести и выстроить заново. Я даже подумал,
что, возможно, они знакомы
между собой, и один повлиял
на другого. Или, может, у них
есть какой-то общий знакомый, который повлиял на
них обоих. Причем у этого их
общего знакомого это крайне
устойчивый вкус, он не меняется уже восемь лет, и вопрос
этот его волнует, он везде об
этом говорит – дома, на работе,
с друзьями, сослуживцами.
Памятники должны быть как
новые, иначе это не памятники, а национальный позор.
Итак, три секретных
протокола к генеральному
плану, существование которых
не очевидно, зато очевидны
их последствия. Значит, во-первых, русские должны не
рыпаться и приносить деньги,
во-вторых, если хорошая современная вещь, которой можно
гордиться, то это, понятно,
вещь иностранного производства, и, в-третьих, мы уважаем
нашу старину, антиквариат,
надо только в порядок привести, чтобы вещь выглядела
как новая. Это и есть, собственно говоря, содержание
градостроительной политики
Москвы на ближайшее десятилетие. У нас были разные
лозунги, программы, слоганы, которые объясняли,
в чем смысл генерального
плана Москвы, но на самом
деле они не проясняли, а, как
бы сказать, туманили дело.
На самом деле урбанистическая политика Москвы – это
выражение абсолютно стандартных взглядов любого русского
капиталиста, как они сложились на сегодняшний день.
И даже не только капиталиста, но менеджера
и высшего, и среднего звена,
и вообще любого мало-мальски успешного российского
гражданина. Ровно по этой
схеме он будет обращаться
с машинами, холодильниками,
утюгами, текстилем – с любым вещным рядом, который
встретится на его пути. Русские вещи, если делаются, то
для денег, если для души, то
антиквариат, а так понятно,
что надо брать иностранное.
Я понимаю, что в этом
вроде как нет ничего удивительного, потому что чему
ж тут удивляться? Но все ж
таки я позволю себе высказать некоторое недоумение.
Понимаете, обычно так
бывает, что есть взгляды
общественные, а есть профессиональные, и между ними
всегда существует некоторый
зазор. Причем если речь идет
об искусстве, то эти профессиональные ценности и есть то,
что это искусство отличает,
и разнообразные усилия по
их легитимации и составляют
явление профессиональной
культуры. Например, чтоб уж
не ходить далеко, западные
архитекторы тоже, страшно
сказать, строят по заказам
бизнесменов. Это не мешает им
гундосить о каких-то социальных задачах архитектуры или
как-то склоняться к экологической риторике, заставлять
думать об экономии энергопотребления и ресурсов и т.
д. Вообще-то по взглядам
они довольно часто левые
или зеленые, хотя заказчики
этого от них ни в коей мере
не требуют, а даже наоборот.
Но вот они навязывают эти
свои ценности заказчикам,
и собственно это навязывание
и создает ощущение какой-то специальной культуры,
которой они обладают и несут.
Я огрубленно говорю, упрощенно, но что-то такое там
происходит. Ей-богу, если бы
Фостер строил для Ее Величества королевы, он бы и ее стал
убеждать, что удобно – это
не когда есть люстры и кондиционеры, а когда свет естественный, а проветривается
все сквозняками, потому
что Ее Величество должна
экономить энергоресурсы.
А вот в нашей ситуации ну совсем нет никакого
зазора. Естественно, что заказчику все равно, кто будет
делать ему недвижимость,
русский архитектор или иностранный – главное, чтобы
недвижимость была хорошая. Это, в общем-то, задача
профессиональной корпорации – отстаивать ценности
национальной школы. Но у нас
корпорация, как и заказчик,
убеждена, что все лучшее – на
Западе, поэтому ей тут трудно.
Естественно, что заказчик
полагает, что антиквариат
надо привести в порядок, так
как ему кажется, что вещь
ценная, потому что она антикварная, и, стало быть, ее
нужно содержать в нормальном виде. Возможно, как раз
профессионалы и могли бы
его убедить в том, что это не
совсем так, но они действуют
в прямо противоположном
направлении. Александр Викторович Кузьмин, добродушно
комментируя злобные нападки
автора настоящего текста
на Царицыно, сказал: «Это
в Риме, где полно руин, можно
позволить себе оставлять их
в таком состоянии. Мы себе
такого позволить не можем».
Хотя, казалось бы, наоборот,
это в Риме, где руин полно,
можно позволить себе одну
реконструировать, а у нас-то
и была всего одна – Царицыно, и мы ее уничтожили.
Ну вот буквально
чего думает общий знакомый Ресина и Батуриной, то
и составляет содержание градостроительной политики,
и нет никакой коррекции.
Прямо чудо какое-то – профессиональный взгляд не
оставляет следов. Почему-то
в архитектурной среде принято считать, что у нас очень
много идей, а проблемы
с реализацией, – сколько
занимаюсь архитектурой,
столько это слышу. Помилуйте, господа, с чего вы это
взяли? Вообще ни одной.
вверх
|
|
|