К 20-летию бумажной архитектуры
Андрей Иванов:
«Мы делали эти проекты ради самих себя»
X-MMIV - 31.05.2004

А. Иванов, С. Леонов
Проект к конкурсу на решение района «Пески»
Тбилиси, 1990

Василий Бабуров: Как вы оказались среди бумажных архитекторов?

Андрей Иванов: Первые «бумажные» конкурсы мы делали с Тотаном Кузембаевым. Мы с ним учились в одной группе у Натальи Дмитраш и Станислава Садовского, а диплом я делал у Ильи Смоляра. Тотан был старше меня. Первый конкурс, в котором мы с ним участвовали, был «Музей скульптуры» (Japan Architect – Central Glass), где мы получили поощрительную премию. Это было в 1983 году, через год после окончания института. В том конкурсе участвовало много наших архитекторов, и многие получили премии. После института я попал к Илье Смоляру в ЦНИИПГрадо – одно из немногих мест, где в то время была довольно интересная работа. Тотану повезло куда меньше – он оказался в Резинпроекте. Инициатива делать конкурс исходила от него. У него было больше свободного времени: он сидел в своем институте и рисовал этот проект, а я приходил помогать к нему вечерами, писал тексты.

Андрей Иванов. 1985

Текст предшествовал картинкам или наоборот?

Все делалось одновременно, тексты писались параллельно рисованию. Наш проект музея отличается от линии Бродского-Уткина. И другие наши проекты более архитектурные, более реалистичные, в них нет той литературной линии, которая была первична в проектах бумажного мейнстрима. У нас это дом, который можно построить, и он будет выполнять те функции, которые содержались в программе конкурса. Наши проекты были скорее похожи на проекты западных участников конкурсов, проводимых JA, чем на работы наших советских коллег. Наши проекты принадлежат не к главной, а скорее к боковой ветви бумажной архитектуры.

Что значит «боковой»? Бумажников много, все они яркие индивидуальности. Можно ли вообще говорить о каком-либо мейнстриме в бумажной архитектуре?

Думаю, все же можно. Но правда и то, что в целом это движение пока не изучено… Насколько мне известно, первым, кто всерьез начал анализировать работы бумажников, был ученый из ВНИИТАГа Давид Бернштейн, который занимался историей российской концептуальной архитектуры. Волею судьбы он оказался в одном отделе с Михаилом Лабазовым и Андреем Савиным, которые тогда тоже работали во ВНИИТАГе. Бернштейн начал писать книгу, в которой содержался комплексный анализ бумажной архитектуры, но, насколько я знаю, она так и не вышла.

А. Иванов
«Переход». Проект на тему «Стеклянный монумент 2001 года»
Конкурс JA – Central Glass, 1986

Вернёмся к японским конкурсам. Что это был за проект, который получил первую премию?

Так получилось, что первый же конкурс, который мы сделали с Тотаном, сразу получил премию, что нас очень воодушевило. А спустя два года мы «взяли» первую премию на конкурсе «Бастион сопротивления». Тому проекту предшествовал другой, который мы делали для конкурса ЮНЕСКО «Жилище будущего». Наверное, одним из факторов нашей победы оказалось то обстоятельство, что председателем жюри был Тадао Андо. Видимо, минималистский характер нашего проекта совпал с его пониманием архитектуры.

Ваш «минимализм» не соответствовал тому, что делали другие?

Стилистически это время в МАРХИ – это расцвет постмодернизма в интерпретации Бориса Бархина. Но на факультете градостроительства не было такого жесткого стилистического диктата. Наши проекты не носили, пожалуй, какого-то четкого стилевого отпечатка. Несколько японских конкурсов второй половины 80-х я делал уже не с Тотаном, а в одиночку или с другим своим другом – рано ушедшим из жизни Сережей Климовым. Это «Стеклянный монумент 2001 года» (JA – Central Glass, 1986 год), «Интеллектуальный рынок» (JA – Central Glass, 1988 год). Для меня эти работы были важны, потому что в них начала прорисовываться концепция вариантности решения одной и той же проблемы. Было еще несколько проектов на «местной почве». «Архитектура СССР» вслед за JA и AD также начала проводить ежегодные архитектурные конкурсы. Я поучаствовал в одном из них. Это был конкурс «Проблема и ее решение». Я взял за основу центр города Тольятти, где в то время был пустырь гигантских размеров, и предложил большое количество вариантов заполнения этого потерянного городского пространства, позволяющих реабилитировать и гуманизировать среду. Другой любопытной страницей истории бумажной архитектуры стал тбилисский конкурс, проведенный в начале 1990-х. Грузия была на пороге получения независимости, что было одной из причин поиска архитектурной самоидентификации. Наверное, грузинские архитекторы шли по стопам японцев и «Архитектуры СССР». В 1990 году они организовали международный конкурс на пространственное решение района Пески в историческом центре Тбилиси. Этот конкурс я делал с архитектором Сергеем Леоновым. У нас была чисто литературная идея: Ноев ковчег приплыл не к Арарату, а в Тбилиси. За тысячи лет он покрылся песками, и наш проект – исследование его как бы сохранившейся структуры. Подача была очень эффектная: на трех листах оргстекла были изображены три плана-коллажа, которые, накладываясь друг на друга, иллюстрировали нашу идею многослойной структуры.

А. Иванов
Врата настоящего
Композиция из элементов Lego. 1992

Для вас бумажная архитектура в начале 90-х не завершилась?

Наверное, последней моей работой в этом жанре был проект, который мне заказала фирма LEGO. Раз в семь лет эта фирма выбирает молодых архитекторов со всего мира, заказывает им проект на чисто концептуальную тему, строит масштабные модели из своих «кирпичиков» и показывает их в ведущих архитектурных музеях мира. В тот раз, в 1992 году, тема была «Врата настоящего». Был неплохой гонорар – около 2 тысяч долларов. Кроме того, меня привлекла возможность «реализовать» мой проект, благо имел я дело с реальным «строительным материалом». Ключевым элементом проекта было чертово колесо, расположенное на пути следования посетителя этого гипотетического аттракциона. Момент настоящего настолько трудно уловим, что единственный способ это ощутить – прокрутиться в колесе, в которое неминуемо попадаешь, пройдя через врата. Находясь в кабинке колеса, ты ощущаешь этот ускользающий миг настоящего. В этом проекте я развил идею многовариантности, написав семь различных концептуальных текстов в пояснительной записке. Я показывал эту работу Юрию Аввакумову, который продолжает расширять свой депозитарий бумажной архитектуры, но он его по какой-то причине туда не взял. Это был мой последний «бумажный» проект, и больше я к теме концептуальной архитектуры не возвращался.

Как вы считаете, бумажная архитектура – серьезное явление в контексте истории архитектуры?

Чтобы ответить на этот вопрос, должно пройти больше времени. Тогда, в середине 80-х, нам казалось очень важным то, что мы делали. В моей жизни это был серьезный этап. Если же смотреть шире, то в чисто российском контексте это, безусловно, значительное явление. В мировой же архитектурный процесс бумажная архитектура никак не была вписана. Если для молодых иностранных архитекторов участие в конкурсах является стартом их карьеры, то для нас все было совершенно иначе. Бумажные конкурсы были другим миром. Мы делали эти проекты ради самих себя. Получить премию было приятно и престижно, однако в основном это было проектирование ради проектирования. То есть для вашей дальнейшей карьеры бумажная архитектура большой роли не сыграла? За девять лет мной было сделано почти тридцать конкурсов. В год выходило по три, по четыре. Хотя количество не всегда перерастает в качество. Сейчас я занимаюсь реальными градостроительными проблемами, и в моем случае можно говорить скорее о расширении сознания, чем о каких-то более конкретных «дивидендах».

вверх