Григорий Ревзин
Петербург 2009. Победа над городом
XXIX-MMIX - 16.12.2009

В апреле в Петербурге открылось отделение Международной академии архитектуры. К этому событию была приурочена выставка «Архитектура Петербурга-2009» в Российском музее этнографии

Я вышел на Адмиралтейскую набережную с желанием получить привычное удовольствие от архитектурного вида. Не получилось. Нет, вид по-прежнему был неплохим, но за дворцами первого плана выросло. Справа, замыкая перспективу Петровской набережной, за шпилем Петропавловки вылезало вверх серое, грязно-стеклянное, с пародийным шпилем, и рядом с ним – вторая стеклянная гора. Потом я узнал, что это комплекс «Монблан», построенный старейшим и заслуженнейшим архитектором Санкт-Петербурга Тимофеем Садовским, с 80-летием которого совпало открытие петербургского филиала Международной академии. Слева, замыкая перспективу набережной лейтенанта Шмидта, поднималось нечто такое же, еще более, правда, бесформенное. На заднем плане, за фронтом Кунсткамеры, Академий наук, художеств, Меншикова дворца, в глубине Васильевского острова вставали строительные краны. Было понятно, что две крайние точки уже застолблены, а постепенно на всю панораму наложится задним планом этот стеклянный пояс.

У современной архитектуры есть специфическая неразличимость: когда ее много, она превращается в аморфную стекломассу. В традиционном городе есть улицы, ритм высот, дома похожи друг на друга, и поэтому взгляд ухватывает какие-то направляющие линии абриса, придающие целому упорядоченный вид. Здесь же, поскольку каждое здание стремится быть не похожим на другие, получается несколько хаотическое нагромождение объемов. Оно кажется неразличимым, и в Гонконге, и в Турции, и в Лондоне вроде бы выглядит одинаково. Впрочем, если приглядеться, разница все же есть: в Азии эти объемы смотрятся как большая свалка использованной целлофановой упаковки, мятой и грязной, со следами съеденных продуктов, которые в нее заворачивали. А в Европе – как инсталляция на тему этой свалки, сделанная современным художником из совсем еще нового целлофана, измятого первый раз, специально к выставке. В юности казалось, что Адмиралтейская набережная – это как раз и есть окно в Европу. А сейчас почти физически ощущаешь, как за фронтом петербургских дворцов вырастает Азия. Я подумал: вообще-то жаль, что в Петербурге никогда не было стен, городских стен, крепости, которая бы защищала город по периметру. Какой-то он беззащитный.

Выставка, приуроченная к открытию Международной академии, была организована институтом Pro Arte в главном зале Этнографического музея, построенном в 1911 году архитектором Василием Свиньиным. Это невероятно торжественный зал. Этнографический музей представлял культуру и искусства множества народов Российского государства, а центральный зал – империю вообще, ее центр, зенит. Величием главный зал должен был спорить с Древним Римом, и спорит: когда смотришь на него, думаешь, что термы Каракаллы, вероятно, были примерно такими же, пока варвары не растащили с них мрамор и гранит, а может, были все же и попроще. Выставка – 40 аккуратных стендов с произведениями петербургских зодчих, из которых кто-то уже стал академиком или членом-корреспондентом Международной академии, а кто-то, наверное, станет в ближайшее время, – с этим залом не спорила. Наоборот, она подчеркнуто корректно следовала мерному ритму его колонн. В ней было даже неотечественное благородство, и я сначала не очень понял почему, а потом заметил: нет унитазов. В Москве принято проводить архитектурные выставки вместе с выставками сантехники, светильников, мебели, ламината и мармолеума, и все с этим так свыклись, что даже думали, не перенести ли в этом году «Арх-Москву» с мая куда-нибудь на сентябрь, поскольку из-за кризиса эти ценнейшие экспонаты могли не присутствовать в экспозиции в должных количествах. Но, по счастью, обошлось. А в Петербурге прямо берут и выставляют архитектуру в чистом виде, без сопутствующего рынка строительных материалов. Пижоны, строго говоря.

В конце зала было выделено место для лекций и пресс-конференций. Выступал архитектор Сергей Орешкин. Он говорил тихо, интеллигентно, но в его голосе все равно чувствовалось торжество. Ясно было, что сегодня у него праздник. «И если даже могут сказать, что современные архитекторы иногда совершают какие-то ошибки, то, я думаю, я могу сегодня сказать, что ошибки совершаются не по вине архитекторов. Инвесторы, иногда и городские власти диктуют городу свое видение. Но мы, архитекторы, в первую очередь отстаиваем интересы города, нашего Санкт-Петербурга», – говорил он. Я очень ему сочувствовал. Я сразу понял, что, может, инвесторы или городские власти – да, кто ж без греха, бывает, но архитекторы – ни-ни. И с этим настроением приподнятого воодушевления я пошел смотреть его стенд. Как выяснилось, работает он не под своим именем, а под маркой ООО «ППФ «А. Лен»». Это одна из главных петербургских фирм. И там такие вещи! На Херсонской улице – она идет параллельно Невскому к набережной у Александро-Невской лавры – у Орешкина построен многофункциональный комплекс «Олимп». Это как бы такой стеклянный параллелепипед, а в него по центру врезана стеклянная консервная банка, но не тупая, а уже вскрытая, романтически распотрошенная вверху. А на Крестовском острове – целый район, называется «Олимпийская деревня», там сложная игра разными стеклянными и пластиковыми фактурами, накладывающимися друг на друга, и даже есть тонкий парафраз из Дворцовой площади – очень острый угол, почти как угол у Карла Росси, выходящий в сторону капеллы, только стеклянный, и в него тоже врезана банка. Жалко, что как-то там это выглядит не по-дворцовому и вообще не по-городскому: вот есть много домов, а все равно ощущение, что это какой-то не город, скорее отдельный поселок с замкнутым периметром и охраной от нежелательного социального контекста. А на Лиговском он запроектировал тоже городской район, как бы осколки большого листа толстого стекла, разлетевшиеся по прямоугольному кварталу.

Я пошел дальше по стендам. Мой добрый знакомый, яркий борец против разрушения старого Петербурга академик Никита Явейн выставил свой проект из пяти небоскребов в районе Ладожского вокзала. Это 130-метровые стеклянные параллелепипеды, драматически врезанные в стеклянные пирамиды, не по центру, а со сдвигом, с интересной динамикой, как если бы у женских роботов развивались на ветру стеклянные пирамидальные юбки. Мой добрый знакомый академик Михаил Мамошин выставил свой только что построенный многофункциональный комплекс «Авеню» на Аптекарской набережной – шесть одинаковых стеклянных параллелепипедов с металлическими венчающими кубами. Михаил Мамошин много сделал для того, чтобы открыть в Петербурге филиал академии, он привез президента академии, народного архитектора РФ академика Юрия Платонова, и все время с ним ходил по городу, и, кажется, сумел ему понравиться. Я думаю, потому, что его дома из «Авеню» напоминают платоновское здание Академии наук на Ленинском проспекте в Москве, там тоже такая кубовидная конструкция из труб венчает здание. Только там трубы желтые, и это здание в Москве народ уважительно прозвал «золотые мозги», а тут мозги как бы серебряные, что напоминает о Петербурге как о столице Серебряного века, ну и филиалу больше приличествует. Нет, там вообще много было всего интересного. Меня поразил дом архитектора Олега Романова на Малом проспекте Петроградской стороны, где из немного кафельной на вид поверхности фасада вываливаются колотые стеклянные внутренности, как если бы у дома был стеклянный эркер и его долго били по этому эркеру, скажем, монтировкой или, не знаю, чем у них в Петербурге принято. Меня поразил бизнес-центр «Лето» на Свердловской набережной (напротив Смольного) когда-то петербургского, теперь берлинского, но не теряющего связи с городом архитектора Сергея Чобана – совсем простой стеклянный параллелепипед на пустыре, напоминающий хрущевские дома быта, но при этом весь в аппликациях опавших листьев, нанесенных на стекло, как это принято в стеклянных кухонных дверях. Дорогая вещь, и, видимо, должна напоминать то ли о мирискусниках, то ли об эссе Василия Розанова.

Это была прямо не выставка, а сплошные удары под дых. Весь этот Гонконг, который поднимался над городом там как бесформенная свалка упаковки, вдруг обрел тут определенность конкретных вещей, спроектированных, выстроенных и сфотографированных. Выяснилось, что это не безымянные варвары наступают на Петербург откуда-то оттуда, с моря или из болот, а твои знакомые архитекторы, академики, борцы за сохранение культуры Петербурга. Это они боролись с Эриком Моссом, который когда-то привез первый проект Мариинского театра, это они потом выживали из города Доминика Перро с его проектом того же театра, это они били во все колокола по поводу строительства небоскреба Газпрома. Они как раз и строят все это.

Они больше не проектируют дома – это устарело, они теперь проектируют объемы. Если эти объемы в городе, на улице, они должны обязательно ломать линию улицы, как-то отступать от нее или наступать, а если на пустыре – тогда поражать прямоугольностью, впрочем, тоже обязательно взорванной чем-то в нее врезающимся. Ну разумеется, объем никогда не может быть по высоте таким же, как соседние дома, он обязательно должен как-то, хоть чуть-чуть, над ними возвышаться и наползать на них стеклянной накипью мансард и пентхаусов. Они больше не могут проектировать стены и окна в них – нет, это обязательно экран, какая-то аппликация, не совпадающая с границами фасада. А шпили, башни, цилиндры! О, как они это любят! Больше, пожалуй, только щели и дыры. У Виктора Пелевина в романе «Чапаев и Пустота» есть прелестная фраза военного психоаналитика Смирнова: «Я бы обратил внимание… на четко выраженный фаллический характер того, что пациенту постоянно мерещится х... Заметили? То антенна, то ракета…» Но! Если вы подумаете, что это азиатский торговый хаос, вы ошибетесь. Как бы если смотришь издалека – да, грязноватый турецкий рынок где-нибудь под Бодрумом. А подойдешь поближе – нет. Как-то суше, знаете, строже, не чище, но как бы с печалью. Петербургская культура то есть.

Мой друг архитектор Максим Атаянц повез меня смотреть частный дом, построенный в Лисьем Носу (это такая петербургская Барвиха). Там такой замысел, что вот если бы римляне дошли в III веке до Петербурга через германские леса, то как бы выглядел дом римского наместника? Он скромный, небольшой, из неоштукатуренного кирпича и выстроен как реликварий вокруг одного двухколонного портика из чистого белого мрамора. Будто сидит этот римлянин, кругом хавки с хеврусками, и скоро эти варвары захватят империю. Дом ему выстроили как могли, как у них принято, но из метрополии, оттуда, ему кораблем доставили один мраморный портик, и он упорно продолжает его отстаивать, хотя и знает, что все потеряно. Характерная история для сегодняшнего Петербурга. Но я не о ней. Мы ехали туда, в Лисий Нос, через Приморский район, мимо центров «Субару» и «Порше», построенных Сергеем Орешкиным, мимо осыпающейся брежневской застройки, мимо торговых комплексов из стекла и пластмассы, в каких-то бесконечных пробках, и было очень видно, что это не Петербург, а что-то такое другое. Ленинград? Бродский сначала написал: «На Васильевский остров я приду умирать», а потом передумал, и я его понимаю. Ага, сейчас, вот тут, на пустыре между мини-маркетом «Балтика» и бензоколонкой.

Они, петербургские архитекторы, создавая свои шедевры, исходят не из Петербурга, а из вот этого Ленинграда. Рядом с безнадежными этими пустырями, рядом с брежневской и хрущевской застройками все эти стеклянные взрывы, вероятно, могут даже вселять какие-то надежды. То есть ну как? У Кавафиса знаменитое стихотворение «В ожидании варваров» кончается строками: «И как теперь нам дальше жить без варваров? Ведь варвары каким-то были выходом». Какой-никакой, а выход. Но почему, почему, почему они смотрят на мир отсюда, а не из центра, не из Петербурга, не с самых прекрасных набережных в мире? Это нельзя объяснить. Я не знаю. Когда-то в юности, изучая Питер, я долго гулял вдоль заводских районов по Обводном каналу и очень зримо представлял себе, как с одной стороны рабочие отсюда, а с другой – матросы из Гавани в 1917 году движутся туда, к Дворцовой, громить дворцы и гадить в фарфоровые вазы. Заводы встали, порт тоже, как раз эти районы теперь и реконструируются и образуют этот пояс Азии вокруг центра. У территорий своя память. После открытия выставки петербургские архитекторы устроили большой и очень торжественный прием в построенном архитектором Михаилом Мамошиным «Новотеле» на улице Маяковского – только что там открылся новый корпус отеля со стеклянным фасадом, украшенным многочисленными колоннами из алюкобонда. После обильных тостов за академию и процветание петербургской культуры ко мне вдруг подсели страшно уважаемые люди – председатель петербургского отделения Союза архитекторов Владимир Попов и виднейший петербургский архитектор Юрий Земцов, которого зовут участвовать во все конкурсы в Петербурге, где участвуют иностранцы, и он всегда проигрывает, но как бы проигрывает достойно, работая на том же уровне, что и они. На выставке он показал все конкурсные проекты, в которых проиграл, и действительно – тот же уровень.

Владимир Попов как бы следил за порядком, а говорил Юрий Земцов – замечу, обаятельнейший, интеллигентнейший человек. «Объясните мне, – спрашивал он меня, улыбаясь доброжелательно и растерянно, – зачем вы решили устроить эту провокацию?» Я сначала вообще не мог понять, о чем он, потом выяснилось, что о проекте реконструкции Тучкова Буяна Михаила Филиппова. Мой друг Михаил Филиппов, теперь московский, а когда-то петербургский архитектор, в 2003 году сделал этот проект реконструкции и зачем-то решил показать его на этой выставке. Смысла в этом не было никакого, потому что на эту территорию только что прошел конкурс, и выиграл его Сергей Чобан, а Филиппов со своим проектом даже не участвовал. Филиппов у нас главный неоклассик, и его проекты, действительно продолжающие градостроительство классического Петербурга, в сегодняшнем городе никого не интересуют. Я пытался объяснить милейшему Юрию Михайловичу, что ни тени провокации тут нет не только с моей стороны, но даже и с филипповской, поскольку проект отвергнут, заказчик, ВТБ, уже выбрал работу Чобана, и чего же теперь бояться? «Вы не понимаете! – говорил он страстно. – Ведь это так красиво нарисовано! Ведь люди же смотрят! Это так похоже на старый Петербург! Они же не разберутся, что это несовременно. Это страшно опасно, это может их соблазнить! Это может соблазнить даже саму Валентину Ивановну! Нет, вы меня не убедите. Это настоящая провокация». Ну да ладно, это у них пройдет. Но я честно не мог понять, почему представление проекта, который так красив, что может кому-то понравиться, является провокацией. Но если совсем чего-то не понимаешь, надо просто принять как данность. У людей такой образ мыслей. Это интересно.

В 2007 году, после окончания строительства Царицына, я написал статью «Пустое вместо» (см. «Коммерсантъ» от 1 сентября 2007 года), где заявил, что, когда так безнадежно расходишься с властями, архитекторами и населением в оценке архитектурных произведений, надо уходить с позиций критика и переходить на позиции этнографа. Юрий Лужков потом подал на меня в суд за эту статью, и суд первой инстанции уже вынес решение в его пользу. Но мне пока все равно нравится этот образ. И мне кажется страшно символичным, что петербургские архитекторы устроили свою выставку в Музее этнографии.

Когда-то академик Никита Явейн позвонил мне и сказал, что нужно срочно спасать Петербург от проекта «Охта-центра». С тех пор мы все спасаемся от этого проекта. Но я бы сказал, что проблема не в Охта-центре – это отдельный объект, и с ним можно бороться. Проблема во всем петербургском архитектурном сообществе, и с ним бороться нельзя.

Это их город, и у них сегодня уже выработался консенсус между архитекторами, девелоперами и властью о том, каким ему быть. Когда Юрий Лужков начинал работать в Москве, с «лужковским стилем» можно было бороться, потому что была архитектурная оппозиция. В Петербурге бороться невозможно, потому что они едины в своем желании перестроить его именно так. Они искренне считают, что старая архитектура – это опасность, которую надо победить. Они искренне убеждены: самое страшное, что может случиться с Петербургом, – это превращение города в музей, где нет ничего современного. Они борются с этим музеем, как революционные рабочие – с Дворцовой площадью. И они победят.

Они победят потому, что этот город долго был Ленинградом, городом ВПК и инженеров. И его элита – это уже не академик Дмитрий Лихачев, а совсем другие люди. И маэстро Гергиев искренне очаровался золотым лаптем Доминика Перро, так напоминающим большой торговый молл, и академик Пиотровский с восторгом открывал Эрмитаж-Гуггенхайм в Лас-Вегасе. Теперь ведь более или менее известно, каков он, вкус петербургской элиты. Для них образ новой, преуспевающей России бесконечно ценнее, чем образ России императорской, а лучшее преуспеяние, которое они знают, – это Китай, «азиатские тигры», и им страшно хочется, чтобы тут, на Неве, все выглядело так же бесконечно прекрасно, как на Хуанхэ: небоскребы, стекло, торговые центры. Это не просто так, это цель их жизни, то, что они считают добром. И архитекторы – часть этого движения.

В Москве как-то принято плакать, что мы потеряли старую Москву. Не плачьте – Петербург мы тоже потеряли. Что поделаешь? Этнография.

вверх