К 20-летию бумажной архитектуры
Тотан Кузембаев:
«Ничего нового мы не создали»
X-MMIV - 31.05.2004

Сергей Бархин
Эскизы декораций к спектаклю «Ромео и Джульетта». 1974

Василий Бабуров: Вас изначально привлекало абстрактное проектирование?

Тотан Кузембаев: Вообще-то начал я с практики – когда мне было 15 лет, я своими руками построил дом для нашей семьи. Мы жили в ауле имени Чапаева. Это в Казахстане – в Карамахчинском районе Кызыл-Ординской области, примерно в ста километрах от Байконура. Дом был традиционный, одноэтажный («саманка»). Все лето я делал кирпич-сырец (обжигать было негде), сделал их 16 тысяч штук. Тогда был дефицит стройматериалов – шифера, дерева, поэтому крышу сделал плоскую. Кроме меня это сделать было некому: отец к тому времени умер, старший брат работал в колхозе трактористом-механизатором, из мужчин в семье оставались только мы с моим младшим братом. До этого мы жили в совсем маленьком глинобитном доме, который построил мой отец. Дом был без фундамента, и в одно из землетрясений стены его треснули, так что новый дом надо было строить срочно. Заодно улучшили жилищные условия. За лето я изготовил кирпичи, построил фундамент, а к зиме дом уже был готов.

Вы тогда решили учиться архитектуре?

Не совсем. В детстве я мечтал стать летчиком. После того как окончил школу, поступил в Ейское военное училище, однако проучился там недолго. Хотелось заниматься творчеством, каким именно – тогда это было еще не совсем ясно. Вначале думал поступать в Строгановское училище, но при поступлении туда надо было написать этюд, а что это такое, я тогда не знал. Единственным художественным вузом, где этюд не требовался, был МАРХИ, куда я и поступил в 1976 году.

Тотан Кузембаев. 1983

А с чего для вас началась бумажная архитектура?

Когда мы учились на 4 курсе (это был 1981 год), Белов выиграл конкурс JA – Shinkenchiku («Экспозиционный дом»). Весь институт тогда шумел, гудел, всем тоже хотелось славы. Стали выяснять, что это за конкурс, как в нем можно участвовать. Информации же никакой не было. Познакомились с Аввакумовым, который проводил собрания желающих участвовать в таких конкурсах. Он же добывал и распространял информацию. Первый конкурс, в котором я участвовал, был «Музей скульптуры» (JA – Central Glass, 1983). Делали мы его с Андреем Ивановым, с которым учились на факультете градостроительства в группе С. Садовского – Е. Русакова. Сидели, пили водку и рисовали. За тот проект получили поощрительную премию. Надежды на победу у нас особой не было, однако были амбиции – все же считали себя не признанными в своей стране великими архитекторами. А уже через два года мы получили первую премию на конкурсе JA – Shinkenchiku «Бастион сопротивления».

Что это была за работа?

В 1984 году мы участвовали в конкурсе ЮНЕСКО «Жилище будущего». Наш проект ничего не получил, однако идеи, заложенные в нем, легли в основу «Бастиона». Мы его несколько переработали и отослали в Японию. С этим проектом связана почти детективная история. Мы опаздывали с отправкой, и тут возникла неожиданная оказия. Наш сосед по общежитию Слава Аристов, который тоже участвовал в этом проекте, нашел какого-то знакомого студента-африканца. Тот подрядился отправить наш проект через посольство своей страны, однако в качестве условия попросил взять его в соавторы.

Т. Кузембаев, А. Иванов, В. Аристов
«Бастион сопротивления». Конкурс JA, 1983
Первая премия

Преподаватели принимали какое-либо участие в вашей конкурсной деятельности?

Нет, мы работали самостоятельно. В МАРХИ эти конкурсы никто всерьез не принимал, и делали мы их в свободное время. После защиты диплома в 1983 году меня распределили в институт «Резин-проект» (был такой). До моего прихода там был всего один архитектор. Работа была совершенно не творческая (в основном приходилось заниматься привязками типовых проектов заводов), и мы с удовольствием продолжали делать разнообразные конкурсы. Кроме того, рисовали картинки – архитектурные фантазии. Сидишь за кульманом, сдвигаешь синьку с проектом и рисуешь рапидографом разные картинки на ватмане. Изобретали новые способы графики. На бумаге выкладывалась композиция из всего, что попадалось под руку (детали детского конструктора, карандаши, ластики), а сверху закрашивалось аэрографом. В том институте я проработал до 1986 года.

Перестройка открыла какие-то новые перспективы?

Да, конечно, появились реальные заказы. Причем весьма интересные. В 1986 году мой приятель Игорь Пищукевич пригласил меня участвовать в серьезном «реальном» проекте. С Игорем мы жили на одном этаже в общежитии. Игорь работал с Юрой Аввакумовым. На Ленинградском проспекте располагался филиал Союза архитекторов, а в его подвальном помещении была мастерская, где Аввакумов готовил зарубежные выставки Союза. Иногда в общую экспозицию он вставлял несколько работ бумажных архитекторов. Там мы познакомились ближе и сделали проект центра города Гагарин (1986). Затем Пищукевич предложил мне поучаствовать в работе над проектом «нового города электроники и информатики» в Зеленограде. Первый секретарь тамошнего горкома партии Савельев, крепкий хозяйственник, болевший за родной город, заказал мастерской Игоря Покровского проект обустройства городской среды. Проблема заключалась в том, что город был безликий, похожий на все типовые города. Мы пытались придать городу «информационное лицо». Придумали Улицы Перестройки – торговые, перекрытые стеклом галереи, «собирающие» основные общественные функции города. Каждую автобусную остановку предполагалось оборудовать дисплеями, компьютерами, радиоточками, чтобы жители всегда были в курсе происходящего. Композиционными доминантами города должны были быть башни, посвященные какой-либо теме (искусству, информации, природе). На башнях были устроены трибуны, откуда выступали ораторы – представители разных партий. В городе создавалась сеть общественных клубов, где можно было бы получать и обмениваться информацией. Сейчас проект кажется полной утопией, но образ был создан красивый. Несколько его макетов сейчас хранятся в Музее имени Щусева. Савельев загорелся этими идеями и готов был их реализовать. Были выделены какие-то деньги, на Кировском заводе заказали отдельные детали. Однако вскоре ответственное лицо, то есть Савельева, сняли, и Зеленоград остался без «информационного лица». Еще в Зеленограде мы проектировали новый город – ЦЭИ (Центр электроники и информатики). В плане он представлял собой огромный круг диаметром один километр. По кругу (это должен был быть синхрофазотрон) выстраивались башни (в них должны были расположиться НИИ), с которыми непосредственно соседствовали профильные предприятия. Предполагалось, что этот огромный комплекс станет советской силиконовой долиной. Было начато строительство, но к концу 80-х финансирование прекратилось, и сейчас там стоят брошенные здания. Лишь в двух корпусах, которые успели возвести, сегодня располагается таможня.

Ваши проекты очень конструктивистские по духу. Что определило ваши эстетические предпочтения?

Мне всегда нравился конструктивизм. А если брать шире, то такая архитектура, которая предлагает что-то новое. Архитектор в своем творчестве сродни изобретателю. Оба должны не копаться в прошлом, а смотреть в будущее.

Как вы считаете сегодня, спустя 20 лет, бумажная архитектура – серьезное явление?

Серьезным явлением ее сделал Аввакумов. Он провел мощную пиар-акцию, «раскрутил» ее на Западе. На мой взгляд, бумажная архитектура не более чем просто картинки, студенческое увлечение. В других странах, где архитектура свободно практикуется, на такие проекты никто не обратил бы особого внимания. Для Советского Союза, с его типовым проектированием, это было серьезным явлением. Сегодня, даже если кто-то из студентов выиграет подобный конкурс, это не вызовет того резонанса, который произвела победа Белова в 1981 году. С другой стороны, бумажная архитектура была хорошим упражнением для рук и для ума. Неудивительно, что многие бумажники сегодня успешно проектируют и строят. Хотя многие, конечно, ушли в другие области творчества. Нынешние звезды архитектуры – Даниэль Либескинд, Заха Хадид и другие тоже были бумажными архитекторами: долго рисовали красивые картинки, но ничего не строили. А сегодня они реализуют интересные проекты.

Когда для вас закончилась бумажная архитектура?

С началом перестройки, когда появились реальные заказы. Затем в конце 80-х – начале 90-х наступило разочарование, стало казаться, что будущего у советской архитектуры нет, ничего нельзя реализовать. Многие ударились в чистое художничество – живопись, скульптуру, инсталляции… Поездили с выставками по миру, посмотрели, что происходит в других странах, и поняли, что ничего нового мы не создали. И это было самым сильным разочарованием.

вверх