|
|
|
Ответ: Бывшее место человека. Григорий Ревзин
IV-MMII - 27.07.2002
3.
В истории сменилось множество структур сознания
и, соответственно, картин природы, которыми эти
сознания хотели выглядеть. Даже в пределах европейской классики мы обнаруживаем как минимум три
принципиально различные картины природы –
природа как творение Господа (ренессанс и барокко),
природа как механизм (классицизм),природа как
организм (романтизм).Все они отразились в
структуре архитектурной формы. В классике
ренессанса мы найдем открытие таинства божественного промысла (мистика пропорций),классицизму
будет присуща известная механистичность ордера
(скажем, у Шинкеля),романтизм будет пытаться
выразить в архитектуре идею органического роста
(свободная планировка).Помимо архитектуры они же
отразились и в структуре социального устройства,
и в литературе, и в живописи, и так далее.
Специфика архитектуры, однако, в том, что она
переводит эти метафизические картины во вполне
материальные объекты, оказывающиеся в конкретных природных ситуациях,
где природа как
метафизический принцип сталкивается с реальной
природой. Это чрезвычайно важный, можно сказать,
ключевой момент.
Этот момент столкновения оказывается
парадоксальным. Казалось бы – здесь архитектура
должна доказывать, что она и природа максимально
друг на друга похожи, что они суть одно и то же,
и тем
самым метафизические построения подтверждаются
физическими данными. Происходит же то, чего менее
всего ждешь,– не уподобление природе, но, напротив,
расподобление с ней. Природа разрывает порядок
метафизики. Те памятники, которые мы приводим
как ответы Гримшоу, представляют собой ситуации
разрыва.
Идеальный порядок маньеристических садов
Боболи во Флоренции – первого регулярного парка
новоевропейского времени – разрывается гротом,
в котором нарывают какие-то неведомые хтонические
ткани. Идеальная геометрия барочного Рима
взрывается фонтанами Бернини. Романтизм предъявляет
нам природу как непреодолимый разрыв связанного
пространства. Модерн, пожалуй, осуществляет самую
последовательную попытку соединиться с природой,
что оборачивается тяжелым срывом в иррациональную пошлость.
Наконец, модернизм, если допускает
присутствие природы, то именно как разрыв
связанного рационального порядка. Нарыв, взрыв,
обрыв, срыв, разрыв – все это разные версии
случайности, разрывающей метафизический порядок.
Все это как бы специально создано для того, чтобы
продемонстрировать тщету идеи подражания природе
– случайность природы деконструирует любой
порядок подражания ей.
Здесь самое интересное – то, что это «специально
создано». В каждом из приводимых примеров
природа не просто выросла рядом со строением
и деконструирует его порядок. Нет, архитектор
специально помещает рядом со своим зданием этот
«локус случайности», одновременно предъявляя
и порядок подражания природе, и относительность
этого порядка. Перед нами система намеренных
связей со случайностью.
В таком случае оказывается, что случайность
природы – не открытие сегодняшней науки, сегодняшней философии,
сегодняшней архитектуры.
В предъявляемых нами «ответах» каждый раз
оказывается, что случайность и непредсказуемость
природы есть специально введенный в композицию
обертон, который необходим замыслу в целом.
4.
В.Ахутин (в книге «Понятие «природа» в античности
и в Новое время. «Фюсис» и «натура». М.,1988)
показал: специфика новоевропейского понимания
природы заключается в том, что ее единство обеспечивается ее непознанностью.
Невозможно сказать, что
общего между, скажем, глазом стрекозы и грозой,
почему и то, и другое – природа. Единственное,
что
их соединяет,– это проект найти в будущем какой-то
закон природы, который определяет и то, и другое,
и именно его ненайденность обеспечивает соединение.
Можно сказать, что природа в таком случае делится
на две части – зона познанного закономерного и зона
непознанного, закономерность строения которого
неизвестна.
Я бы сказал, что классическое понимание
природы в архитектуре иллюстрирует именно эту
базовую интуицию: сама «подражающая природе»
архитектура есть зона «разумной», законосообразной
природы, физики, соответствующей собственной
метафизике, остальное – зона разрыва этих законов..
Соединение упорядоченного и случайного обеспечивает единство природы.
Чем отличается эта «классическая» картина от
того, что предлагает нам Гримшоу? На первый взгляд,
только перераспределением смыслов. Классическая
картина предполагает, что разумное и законосообразное расположено по эту сторону познанного,
с другой
стороны расположена зона случайного и хаотического.
Современная, сетевая картина как бы разбрасывает разумное по всему полю.
Каждая ячейка обладает
своей долей разумного самостоятельного поведения,
каждая содержит предсказуемое и непредсказуемое,
законосообразное и случайное внутри себя самой.
Но из этого перераспределения смыслов следует
вот что.
В классической картине зона метафизического
порядка – она же человеческая. Сознание вообще-то
представляет собой принцип, категорию, а не
физическое явление, но в классической архитектуре
сознание имеет вполне физические характеристики –
весит от пятидесяти до ста с лишним килограммов,
глядит с высоты в полтора-два метра, предпочитает
вертикали и горизонтали случайным пространственным построениям и так далее.
Сознание неотделимо
от физических характеристик человеческого тела.
Пространство метафизики помимо своей законосообразности еще,
и даже прежде всего,– человеческое
пространство.
В структуре Эдема, который создал Гримшоу,
этих человеческих характеристик нет. Человек
не видит так глаза инсектов – они слишком мелкие.
Человек не видит так космические объекты – они
слишком крупные. Так их видит кинокамера – глаз,
лишенный физических характеристик человека
и человеческой моторики. В тектонике фуллеровского
купола скелет устроен по образцу хитина насекомых –
в ней нет соотношения несущего и несомого –
и человек не чувствует эту тектонику своим телом.
Центр, который предполагает купольное
пространство,– это место, куда должен стать человек,
если нет центра, то нет и места. Путь, который
предлагает базиликальное построение пространства,–
это путь человека, если его нет, то негде и идти.
Перед нами архитектура, перемешавшая разум
и неразумную природу,– каждый ее элемент отчасти
разумен, отчасти случаен. Но в результате нет
пространства, которое было бы человеческим.
Классика могла говорить о феномене «равнодушной
природы»,не имеющей к человеку отношения.
Гримшоу предлагает нам феномен «равнодушной
архитектуры».
Это Эдем, из которого человек не просто изгнан,
но изначально не предполагался морфологией этого
места. Стремление подражать природе, в сущности,
вызвано одним человеческим желанием – слиться с
ней, стать ее частью, избавиться от одиночества
единственного разумного существа. Стратегия,
которую предлагает классика, заключается в том,
чтобы произвести это слияние через познание высших
законов, которые управляют видимыми случайностями природного хаоса.
Стратегия, которая предлагается современностью,– диффузное растворение в
природе элементов человеческого сознания с утратой
специфичности человеческого облика. Одной из
классических добродетелей является dignitas –
достоинство человеческого существа. Оно и теряется.
Зато обретается достоинство мушиного глаза.
 <<вернуться
вверх
|
 |
|
