Путешествие

Алексей Тарханов
Лас-Вегас: уроки подлинности
III-MMII - 23.04.2002

Молчаливо подразумевается, что архитектурная классика (а точнее, современная архитектура «в стилях») противоречит современной модернистской архитектуре, и одно с другим не уживается. Именно так дважды решалось противоречие современной и классической архитектуры в советской России – сначала в 1930-х, затем в 1950-х.На самом деле и в том и в другом случае боролись не стили, а люди. Одно поколение архитекторов спешило сместить другое. И сами действующие лица, и исполнители хорошо это понимали, как понимал это, к примеру, Буров, когда записывал в дневнике примерно вот что: «И традиционализм, и конструктивизм делали подделки, одни под прошлое, а другие под будущее, и те и другие не имели ни средств, ни возможностей это делать». Такие средства и возможности теперь появились и у тех, и у других. До Коолхааса бесконечно добирались, чтобы он сказал, не противоречит ли одно другому. Он отвечал, что противоречит, но так и надо. Это потому, что он понимал, о чем речь. Я хотел бы послушать, что ответили бы на такой же вопрос авторы отеля, поняли бы они, что у них спрашивают, увидели бы они какое бы то ни было противоречие между своей работой и работой Коолхааса, опознали бы они его в качестве соперника. Думаю, нет. Худой, весь на нервах, весь в черном костюме Рэм Коолхаас по этому поводу сказал очень энергичную речь. Вот примерно о чем. Он, Рэм Коолхаас, против культурного снобизма, Лас-Вегас – особенный город с могучей энергией. Официально отлученный от высокой архитектуры, он смог-таки создать свой собственный образ. Следовательно, новый музей должен был балансировать на грани высокой и низкой культуры. В этом соседстве очевидна опасность потери самоидентификации как с той, так и с другой стороны. Но недаром глобализация все связывает между собой, все сплавляет. И кстати, весь современный мир может считать своей моделью казино, потому что казино описывает ситуацию, когда все достижимо. Правда, в равной степени казино описывает и ситуацию, когда все проиграно. Поэтому радикализм Коолхааса кажется несколько вынужденным. Он знает, как нужно (внутри),знает,как нельзя (снаружи), но пока что не может предложить иной между ними связи, чем железный занавес. Явный успех Коолхааса омрачен двумя простыми, всем понятными соображениями. Объявленной ценностью на сегодня обладает только музей Коолхааса вкупе с картинами Пикассо, но никто еще не доказал, что картина Пикассо не могла быть показана в «венецианском» интерьере. Если взглянуть на снимки особняка Щукина или Морозова, где эти картины начали свою выставочную жизнь, никак не примешь эти избы- точно барские дома за выхолощенные интерьеры для показа «современного искусства». К тому же импрессионисты и постимпрессионисты – последнее из течений искусства, которое публика считает «классическим». С другой стороны, наивно считать, что в Лас-Вегасе до Коолхааса не было модернизма. Нет ничего современнее бедных домов даунтауна. Это большая по виду картонная коробка, на крышке которой набросаны несколько коробок-кондицонеров, и венчает все спутниковая антенна. Спереди же приставлен фасад, убедительно подпертый сзади металлическими палками. Рафинированная простота Коолхааса никогда не превзойдет эту истинную простоту.

Такое происходит не в первый раз. Европейцы всегда искали у американцев современную архитектуру, которую те в упор не видели. Ле Корбюзье публиковал фотографии американских силосных башен, американцам оставалось недоумевать, что он нашел в этих примитивных промышленных объектах. Пока в Америку не бежали от Гитлера европейские функционалисты, американцы мало замечали даже присутствие Фрэнка Ллойда Райта. Кстати, среди вовремя его заметивших оказался именно музей Гуггенхайма. Он обязан Райту знаменитым зданием в Нью-Йорке, но Райт обязан Гуггенхайму еще большим – прославившим его заказом. Когда-то из игорной столицы США пришла мода на постмодернизм. Его теоретик и пророк Роберт Вентури в «Уроках Лас-Вегаса» показал всю прелесть игровой архитектуры. С тех пор Лас-Вегас настолько поверил в свою художественную выразительность, что даже не испугался скучного европейского минимализма. Вопрос в том, может ли его современность вообще быть опознана как современность в контексте Лас- Вегаса. Отель The Venetian это сверхтрадиционная вещь, железная комната Коолхааса – вещь сверхформалистическая, но обе одинаково технологичны и современны, хотя одна гордится настоящим металлом, а другая – искусственным мрамором.. Лас-Вегас вообще не только мнит себя каталогом всевозможных, как сами американцы говорят «экспирьянс», но и строит копии, претендующие на то, чтобы быть лучше оригинала. На такую мысль меня натолкнула карта вин старейшего в городе (лет тридцать истории) французского ресторана. Карта эта, толщиной с Книгу о вкусной и здоровой пище, содержала вина едва ли не с довоенного времени за многие тысячи долларов, как в какой-нибудь Toure d`argent,но предлагались они в стилизованном провинциальном интерьере с довольно средней едой. Впечатление это производит немного комичное, но свидетельствует о бесконечном стремлении лас- вегасских американцев к «самому лучшему».Они понимают это совершенство прямо по-ленински: как возможность одновременного использования «всех богатств, которые накопило человечество», причем на ограниченной территории одного города, а еще лучше – одного отеля.. В местном египетском храме не будут поклоняться богу-крокодилу, на венецианской воде дож не станет обручаться с Адриатикой. Если здесь построят Лувр, то не для короля, если Айя-Софию, то не для молитвы. Все чудеса света используются в новой функции, в виде комфортабельной культурной легенды. Для того чтобы адаптировать для себя любой исторический стиль, надо его разграбить или исследовать, что, впрочем, на заре археологии и было одним и тем же. Обычный город, даже такой удивительный как Венеция, этому грабежу сопротивляется. Город борется своими наводнениями, попрошайками, дерьмом, плавающим в каналах. Тем упорнее этот статус культурной легенды городу навязывается. Защитники аутентичности видят задачу и доблесть туриста именно в том, чтобы прорваться сквозь туристский слой к реальной обгаженной Венеции. По их мнению, именно расхождения с идеальным туристским обликом города и являются абсолютной ценностью, тем самым экспирьянс, ради которого и стоит посещать знаменитые города Европы. Американцы же, напротив, попытались синтезировать эту культурную легенду, измерить ее параметры, чтобы забрать ее с собой и сколь угодно много раз воспроизвести. И результат удивителен, потому что оказалось, что для создания образа Венеции культурной легенды достаточно.

Рядом с невадским пейзажем, лас- вегасская Венеция – из какого бы суперкартона ни были отштампованы ее стены – выглядит очень человечной. Действующие модели европейских городов действуют, и неплохо. Настолько, что в первой прогулке по берегам местного Гранд-канала, как в настоящей Венеции, требуется карта. Пока нет других способов создания иллюзии классики на пустом месте. Но, вероятно, скоро они появятся. И тогда образуется архитектура с принципиально другими возможностями имитации, с фантастическими визуальными эффектами, с пространствами, меняющимися без помощи коолхаасовского портального крана, и со стеной, способной принять любую форму, любой цвет, любую фактуру. Просто в зависимости от того, чего больше хочется сегодня после завтрака. По всей видимости, именно так будут выглядеть столицы на Луне или Марсе. «Не боитесь?– спросила Кренца на стартовой пресс-конференции одна седая матерая журналистка.– Вот люди видят вокруг все эти копии античных статуй и венецианских палаццо. Вы не боитесь, что они придут в музей, посмотрят на картины и решат, что это тоже копии?» «А что,– ответил Кренц с улыбкой,,– очень даже может быть». Кренц признает вероятность того, что могучий сказочный реализм Лас-Вегаса занавес этот разъест. В этом он выглядит прозорливее Пиотровского. Тот, похожий на отпрыска хорошей музейной семьи, которого байкер Кренц учит плохому, успокаивает публику: «Мы в грандиозную подделку вносим подлинные вещи... Однажды мы привезем сюда венецианскую живопись, подлинный Веронезе будет висеть рядом с ужасающим псевдо-Веронезе отеля. Это рискованный, но интересный историко-культурный эксперимент». Для Пиотровского результат эксперимента «борьба высокого и низкого» в общемто понятен, как понятны ему и мотивы его участия в проекте. Негоже потомственному русскому интеллигенту упускать случай просветить 36 миллионов американских мужиков, баб и детишек, которых ежегодно принимает город Лас-Вегас. К тому же большая их часть не просто посмотрит выставку, но и отдаст свои 15 долларов с души. В том числе и те, кто не добрался бы не то что до Питера, но и до Нью-Йорка. Кренц и вправду считается первоклассным музейным менеджером. На пресс-конференции представители бизнеса в классических выражениях воздавали должное его талантам: «Не хотел бы я в деле встретиться с этим парнем с глазу на глаз», и заранее извинялись, что произносят, говоря о Гуггенхайме, слово «сеть».Кренц слова «сеть» не пугался. Сети плетут все. Разница простая. Русский хранитель музея сидит, как паук, и ждет пока в его сети придет зритель, желательно иностранец. Кренц, как кит, раскидывает сети на пути зрительских миграций и процеживает сверкающую зрительскую мелочь сквозь свою седую щетину. На прямой вопрос, не похоже ли размножение Гуггенхаймов на какой-то бесконечный музейный «Макдоналдс», он четко отвечает: «Мы вовсе не «Макдоналдс», потому что не воспроизводим бесконечно наши выставки, а каждый раз делаем что-то новое на новом месте ». То есть дело в именно в том, что именно и как меняется на новом месте. Как меняются мотоциклы, как – «Авиньонские купальщицы», как – гериевский дизайн, как – коолхаасовский музей. Тут мы замечаем, что, кроме того что Кренц музейщик и бизнесмен, он еще и глава музея современного искусства, и это со стопроцентной необходимостью делает его еще и современным художником. Сильная сторона Гуггенхайма не ограничивается роскошной коллекцией и топ-архитекторами. В конце концов те же импрессионисты не хуже, а то и лучше представлены в Бостоне и нью-йоркском Метрополитен. Зато Гуггенхайм готов рисковать, превращая свою коллекцию и свои постройки не в самодостаточный фетиш, а в серьезную ставку в своей игре с современным массовым сознанием. Недаром Эрмитаж-Guggenhaim встретили с таким раздражением. В самом проекте чувствуется провокация, свойственная современному искусству, которое существует на грани искусства и кича, паразитирует на всех смертных грехах и умеет работать с категориями стыда, неловкости, жадности, похоти. Проект Кренца стоит именно на той грани, на которой мечтал быть Коолхаас. Кренц не скрывает, что эксперимент отнюдь не завершился. Надо полагать, что главное для него не в коолхаасовском Эрмитаже и не в лас-вегасской Венеции, а в том, что произойдет между ними. Этот всех поражающий контраст и есть его, а не Пиотровского или Коолхааса, произведение.

Виртуозность представления американцев и вообще людей Нового света о Европе замечательно показал фильм «Мулен Руж» Бэза Лурмана. И хотя никакая это не Belle Epoque, Париж там – не Париж,, Тулуз-Лотрек – не Тулуз-Лотрек, критики в один голос говорят об абсолютной новизне киноязыка. Взгляд постороннего иногда правдивее и концентрированней, и любопытно бы прислушаться к американцам, говорящим: вот так выглядит ваша Венеция, а вот так выглядит ваш европейский архитектурный модернизм. Очень локальный, без настоящего размаха, ригористичный, застенчивый до грубости, чистый Рэм Коолхаас за железным занавесом. Что совершенно соответствует каталогу экспирьянс: европейская живопись в европейском интерьере, причем в современном европейском музейном интерьере. Теперь можно представить в Лас- Вегасе какой-нибудь отель «Ле Корбюзье» с комнатами в духе ящиков для бутылок и с модулоровской высотой в 2.20.Для этого надо всего лишь осознать современный европейский модернизм как исторический стиль, имеющий свои временные рамки, и, следовательно, мертвый. Наплевав на то, что модернизм, с такой же странной самоуверенностью, как и классика, считает себя не стилем, а вечно живым методом.

<<вернуться

вверх