Михаил Филиппов: «Это довольно пошлая продукция»
VIII-MMIII - 27.11.2003

Михаил Филиппов. Начало 1980-х гг.

Григорий Ревзин: В 2004 году исполняется 20 лет «бумажной архитектуре», и в связи с этим...

Михаил Филиппов: Правильнее сказать, 20-летие названия «бумажная архитектура». Само явление к 84 году уже существовало. Ведь был Кирпичев – до Бродского и Уткина, до Белова.

Я, честно сказать, не вижу особой связи между твоими работами и проектом Кирпичева.

Ее и нет, я никогда не видел проекта Кирпичева. Кстати, сами проекты никогда никого не интересовали, кроме авторов. Всех взволновала сама идея, что можно взять и выиграть международный конкурс. Если говорить о моем участии, то, действительно, сейчас исполняется 20 лет. Я как-то приехал в Москву, в 1983 году, у меня здесь была одна халтура, я оформлял новогоднюю елку в ДК на Дубровке. И Надежда Бронзова, с которой я тогда работал, предложила мне поучаствовать в конкурсе. Это была модная игра. Конкурс был «Музей скульптуры», и мы тогда получили второе место. Вместе с Дмитрием Величкиным, у него тогда была очень поэтичная работа на тему «Аполлона и Дафны» Бернини. А выставка в журнале «Юность» случилась позже, мы уже сделали «Стиль 2001 года» и заняли первое место. Сама выставка... Я очень хорошо помню обсуждение после этой выставки. Там был Александр Раппопорт, мы долго спорили, а потом все поехали к нему, на Нагорную улицу. Когда все уже разошлись, он вдруг сказал: «Миша, но ты-то понимаешь, что бумажная архитектура – это полное ничтожество? Несмотря на все эти премии и выставки – все это очень хорошо – но по большому счету? Понимаешь?» Я с ним согласился. Он потом сделал вид, что поменял мнение – читал доклады про бумажников, ездил с нами за границу, в Лондон, писал в «Огонек». Очень перестроечная получилась статья, мою работу он почему-то взял и назвал «Сон вождя...», меня не спрашивая. Публикацию, кстати, делала Наталья Барбье, и там очень характерно получилось, потому что в самый последний момент они вспомнили про юбилей Глазунова и прямо в центр нашей публикации вставили один лист с текстом и картинами. Представляешь, все эти наши проекты и посередине – что-то такое вроде «Русь возрождающаяся». По-моему, символично. Но я до сих пор разделяю эту точку зрения. Бумажная архитектура имела очень большую ценность для всех, и для меня тоже, как момент организационный, стартовый. Кто-то что-то заметил, благословил, много премий, слов, и главное – денег. В общем, прославились. А по сути, на мой взгляд – это явление, не представляющее большой ценности.

Вал сопротивления. Конкурс журнала JA. Поощрительная премия. 1985

Это поразительно. Как же так? Международные премии, международные выставки, единственное, что признано из позднесоветской архитектуры за рубежом – и никакой ценности? Я правильно понял?

Ну что значит международное признание? Окно в Европу через японскую форточку. Японские конкурсы – это такой специальный клуб. Когда архитекторы, члены жюри, договорились собираться вместе, встречаться каждый год и говорить обо всем, кроме архитектуры. А мы их выигрывали, потому что это очень совпадало с русской ситуацией. В реальной архитектуре работать было невозможно. Но архитекторы находились между всех профессий, и умение полупрофессионально работать во всех сферах изобразительного искусства породило специфическую самоуверенность – этакий мелкий титанизм. Вот Микеланджело – он и стихи может, и картину, и скульптуру, и архитектуру. Мы архитектуру не можем, а все остальное – тоже в общем не можем, но делаем. Бумажная архитектура – это и философия, и литература, и поэзия, и графика, и все почти как настоящее, но почти. Как «Кохинор и Рейсшинка» – поют, сочиняют, но нравится только архитекторам. Бумажная архитектура – продукция вырождения русской архитектуры, проданная в Японию под видом досуга для архитекторов. Танец на гробе профессии. Даже скорее такой капустник. Не зря ведь все работы имеют групповых авторов. Типичный капустник.

Но ведь ты сам, вся твоя программа впервые заявлена именно там, в бумажной архитектуре, как же ты так судишь... Я в том числе и свои работы оцениваю не слишком высоко. Никогда их не выставляю, даже не храню. Но для меня бумажная архитектура... У меня была своя программа, никак не связанная с этой ситуацией коллективного вырождения. Программа продолжения мирискуснической темы в русской архитектуре. Поздний Бенуа, Анциферов – я до сих пор считаю, что художественный импульс, который там содержался, не исчерпан. Считается, что авангард был трагически оборван, но я думаю, что и эта линия в искусстве была варварски оборвана революцией. А бумажная архитектура в конечном итоге для меня лично создавала ощущение какой-то трибуны, с которой это можно произнести. На самом деле, была не трибуна, а сцена. Мне дали сцену, я спел, но на незнакомом языке. Как опера по-итальянски. Причем для глухих. А потом Бог дал мне победу в «Стиле 2001 года», которая подтвердила все мое исповедание. А с содержанием этой работы за 20 лет познакомились только ты и Альдо Росси, который, на счастье, был председателем жюри.

Атриум. Конкурс Central Glass. 1 премия. 1985

Откуда такой трагический тон?

Ну потому что хочется, чтобы жизнь была подчинена какой-то положительной необходимости. И чтобы этому было подтверждение. То есть чтобы пророчество как-то совпадало с течением жизни. Чтобы попросту сбывалось. А пока вот этого стиля 2001 года как-то не наблюдается... Но это в сторону. А вот занятно, что на сегодняшний день ни у кого не сложилось. Прямо никак, ни в какой степени. Это очень интересный момент для определения значимости движения. Были лидеры движения – Бродский, Белов – все живы, слава Богу. И почти нет построек. Ни у Бродского, ни у меня, ни у Белова, ни у Уткина – ни у кого.

Рынок информации. Конкурс Central Glass. Поощрительная премия. 1986

Но бумажная архитектура совсем не обязательно должна так прямо воплощаться. Она влияет как-то опосредованно на весь процесс. Были аввакумовские выставки, был всплеск интереса по всему миру.

Не было. Не знает никто в мире этой бумажной архитектуры. Сталинскую знают как массив, как явление, авангард знают по именам. А это, возможно, исключительно могучее движение, но не знает его никто. Давай сейчас обзвоним по миру журналистов, спросим, кто знает бумажную архитектуру. Одна славистка из Лондона и одна коммунистка из Венеции. Эти выставки – ну не падала от них в обморок Европа. Не русские это сезоны Дягилева, совсем. Ну не Дягилев Аввакумов. Не знают в мире никого ни Бродского, ни меня, ни Белова. Ну никак я не повлиял на развитие мировой архитектуры. Ни чуть-чуть. И Бродский, и Белов ничего ни свернули. Ни на один градус. Вот Малевич повлиял на развитие мировой архитектуры – и сейчас висит в Гуггенхайме, стоит миллионы. А где, спрашивается, висит коллекция бумажной архитектуры? В банке «Столичный»? А где этот банк? Пойми, с серьезными явлениями так не бывает. События культуры оцениваются только по последствиям. Ценность конструктивизма основана на тотальной победе модернизма в ХХ веке. И может быть пересмотрена, как пересмотрено значение Великой Октябрьской социалистической революции.

Ну, тут вам просто не повезло. Слишком быстро закончилась советская власть. Еще бы лет 10, и вас бы стали закупать в Гуггенхайм, и слава бы пришла покрепче – не уровня Малевича, но уровня, скажем, Ильи Кабакова. Тут механизм понятный – в искусстве ХХ века серьезность явления вообще определяется только тем, чему оно противостоит. Одно дело противостоять советской власти, а другое – лужковскому стилю.

Я не считаю, что ценность архитектуры может быть в противостоянии. Ценность – это позитивная программа. А бумажная архитектура в основе своей – это трюк, а он ни на что не влияет, независимо от того, при какой власти производится, он и не может ни на что повлиять.

Монумент 2001 года. Конкурс журнала JA. Поощрительная премия. 1987

Но ведь вся современная архитектура – трюк. Аттракцион. Это как раз точно соответствует ситуации «пророчества». Вот свежий пример – проект Перро для Мариинского театра, который только что победил. Помнишь, у Андрея Савина и Михаила Лабазова в 87 году был такой проект «Загородный дом» – такая же структура, покрывающая дом как колпак. Считай – предсказание.

Проект Перро достаточно банален. Но я готов всерьез спорить, что он придумал свою структуру совершенно самостоятельно. Без всякого влияния Савина и Лабазова. Я даже боюсь, что он их работы не видел.

Хорошо, я чувствую, мне тебя не сдвинуть. Но у меня есть в запасе тяжелая артиллерия. Вот только что вышел сборник «Рождение метрополии» под редакцией А.Латур. И там Селим Хан-Магомедов пишет буквально следующее: «Я бы разделил русскую архитектуру ХХ века на три автономных в эстетическом плане явления. Во-первых – это авангард. Во-вторых, сталинский ампир. И, наконец, в-третьих, «бумажная архитектура» 80-х гг. Все, что остается за рамками приведенной классификации, не представляет профессионального интереса». Понимаешь – вся реальная архитектура после 1954 года не представляет интереса. Хан-Магомедов – он, может, и не пророк, и сложных построений не любит, но он судья высшей категории, он никогда не ошибается.

Приятно, конечно. Особенно приятно, что наконец прозвучал сталинский период. Кажется, раньше Хан-Магомедов его не так оценивал. Смерть конструктивизма, то-се... Ну что же, он никогда не ошибается, значит, я ошибаюсь. Это мое мнение, и я с ним согласен. Единственное, в чем он, пожалуй, прав – это три периода, в которые архитектура ощущала себя как феномен искусства. Не строительным процессом, не какой-то героической социальной деятельностью, не средовой борьбой, не жертвенным служением жилищной программе, а именно художественным явлением. Если у тебя профессиональный интерес к архитектуре, понятой как искусство, то, действительно, все, что за границами этой классификации – за границами твоего интереса. Мне в бумажной архитектуре интересны работы тех, кто имел отношение к профессиональной графике. В этом отношении можно было говорить, пожалуй, только о Бродском и Уткине.

Но в таком случае тебе должен нравиться поздний период эволюции бумажной архитектуры, когда «художнический» момент стал главным, и это не только Бродский и Уткин...

Не было никакой эволюции. Были очень хорошие работы Бродского, а в целом... Это, к сожалению, не достойно эволюции. Никаких сдвигов, открытий, ничего, собственно говоря, не произошло. И дело даже не в том, что мы – провинциальная страна. Дело в том, что само время нам досталось какое-то провинциальное. Бывает так – как в эпоху эклектики. Выпал провинциальный век. Шумный, трескучий, технологичный, но провинциальный.

вверх