VII-MMIII - 23.06.2003
Алексей Бавыкин, Михаил Хазанов
Устная история. К 20-летию бумажной архитектуры

А.Бавыкин. Конкурсный проект «Стеклянная башня. Памяти Ивана Леонидова». 1984

Так кто же был лидером тогда? Были ли лидеры?

Лидеры были, их можно было выделить по количеству полученных премий – как в соревнованиях. Белов, Бродский-Уткин, Филиппов-Бронзова, Зайцев-Баталов и Буш-Подъяпольский-Хомяков. Эти команды буквально «сгребали» премии.

Вам хотелось с ними советоваться, спрашивать их мнения, подражать?

Нет, весь интерес был в том, чтобы делать что-то отличное от других. Если собираешься соревноваться, то зачем же подделываться? Все те, кто пытался подделываться, они вообще никогда ничего не получали. Сразу нашлись те, кто начал «под Белова» работать.

А.Бавыкин. Проект «Дом мыслителей. Памяти Николя Леду». 1987

Так что это было, напор юношеского самовыражения в отсутствие кумиров?

Нет, кумиры западные были. Это была особая среда, интеллигентская, либеральная. Предперестроечная по духу. Веселая, жизнерадостная, гуманная. Это был всплеск непрофессионального, «художнического» сознания в архитектурной среде. Наверняка так на нас и смотрели. Японцам было интересно, но почему-то в бюро работать никого не позвали.

Так как же все это кончилось?

Не надо нагонять лишнего пафоса относительно бумажной архитектуры. Это очень интересный багаж, нами нажитый, но это было все же баловство. А потом люди постепенно переквалифицировались в управдомы. Все мы сейчас, в той или иной степени, управдомы. А кто-то там, в рисунках, и остался. Конец бумажной архитектуре положила эпоха «квартирных ремонтов» (начало практической деятельности), начавшаяся на рубеже 1980–1990-х годов. Зачем было рисовать какие-то картинки к конкурсам, если то же баловство можно было рисовать к реальным интерьерам, а потом пытаться воплощать?

Михаил Хазанов: Для меня история бумажной архитектуры делится на три этапа. Как любое большое художественное явление: архаика, классика и, скажем, закат, романтика.

Григорий Ревзин: Взгляд скорее искусствоведческий, очень посторонний.

Я себя считаю прохожим по окраине. Одной ногой в реальной архитектуре, другой – в бумажной. И то, и это – мой круг, я со всеми дружил. Но центром бумажной архитектуры были два конкурса, Shankenshiku и Central Glass, а я в них не участвовал. Делал что-то рядом – наши и ненаши детские и взрослые конкурсы, все потом вошло в корпус бумажной архитектуры, но у меня были сложные отношения с бумажной архитектурой. С одной стороны, мне, может быть, больше других была уготована роль бумажника: больше любил придумывать, чем разрабатывать. Но мне очень не хотелось быть исключительно бумажником. Мой отец когда-то сказал мне, что я никакой не архитектор, а в лучшем случае театральный художник, и мне хотелось доказать ему обратное. И себе тоже. Все время заставлял себя двигаться в сторону строительства, уйти от бумаги. После института попал в 12 мастерскую Моспроекта-1, к Виктору Лебедеву, замечательному человеку, абсолютно неструктурному, нестандартному. Там тогда собралась славная компания: Ларин, Цивьян, Коновалов, Асс, Волчек, Шабунин, Яворский – все архитекторы высочайшего класса, – было на кого равняться. И там был курс на строительство. Была теория малых дел: нет больших и малых объектов, нет неинтересных архитектурных задач, есть какая-то высокая архитектурная линия, которая должна быть реализована где угодно. И в утопиях, и в реалиях. Так что мой взгляд на бумажную архитектуру одновременно извне и изнутри.

С чего все началось?

Импульс, по-моему, дали НЭР, «Чрево Парижа» и, конечно, конкурс, который выиграл Кирпичев. Студенческий конкурс Международного союза архитекторов, 1972 год. Я не участвовал в этой работе, но помню, как это все происходило, глазами неучастника. Как носились по институту люди, как Слава стал фигурой загадочной и легендарной. Был первый раз триумфальный прорыв на Запад и выиграна первая премия. Потом был небольшой спад активности, но на «градо» (факультет градостроительства – Г.Р.) делался северный город, а в 1975 году стал событием конкурс на жилище для потерпевших бедствие. Наша команда – Марина, Саша Асадовы и я – вышла тогда во внутренний финал, но премий не получили. А потом был театральный конкурс. Конкурс на «Театр будущего» в Париже в 1976 году, где сразу две наши команды выиграли обе первые премии, мы и Костя Бойм, с интересным очень ящиком, который трансформировался – это были даже чем-то родственные проекты. У них как бы был один фрагмент нашей общей структуры.

Детский университет во главе с Михаилом Хазановым идет по Кузнецкому мосту вдоль витрины, оформленной «бумажниками» (в витрине работы В.Овсянникова, Т.Арзамасовой, Н.Бронзовой, Е.Пенталь, М.Кокушкина, А.Бавыкина, А.Асадова, О.Фридлянд). 1980

И вы, и Белов отмечаете значимость этого конкурса для бумажной архитектуры. Но, на мой взгляд, при всем его значении, при всем значении вашей первой премии, позвольте заметить, что он как-то не очень похож на бумажную архитектуру. Реальное место, огромная градостроительная программа, гигантский макет, сценарии – все это больше напоминает НЭР, средовое движение, сенежскую студию.

Авторы «Театра будущих поколений». 1976

Работы наших старших коллег очень на нас влияли. Вкус к концептуальному проектированию, скорее всего, от них. Гутнов, Лежава, Асс, Розеблюм – все это прямые предшественники, а Лежава – прямой вдохновитель бумажной архитектуры. И естественно, на нашем проекте Лежава вообще был главным играющим тренером. Движение сформировалось спонтанно. Его никто не организовывал, долгое время не было никакой идеологии, людей никто специально не собирал, не отбирал. Основой были просто традиции архитектурного рабства, когда все ходили друг к другу, помогали делать курсовые, дипломные, конкурсные проекты. Общались большими архитекторскими компаниями. Все постоянно виделись друг с другом. Любой конкурс – очень большая работа, и пока она выполнялась, оформились команды. Наша была самая большая. Под руководством Ильи Лежавы работали Миша Белов, Таня Арзамасова, Володя Ламакин, Слава Овсянников и я. Монахов, Бродский, Уткин, Арзамасова, Баталов, Зайцев, Душкина – все время от времени, но регулярно встречались у нашего профессора – Бориса Григорьевича Бархина дома. Он всегда хотел, чтобы все его ученики держались вместе, и там была очень своеобразная атмосфера – академичная и богемная одновременно. Вообще у бумажной архитектуры два крестных отца – Лежава научил всех придумывать, а Бархин вкусу доводить вещи до конца, до качества законченного, отточенного произведения. То есть этот конкурс стал местом, в котором определились основные участники движения. Это было шумно, весело, это и было уже явление, правда, еще не осознавшее себя.

<<вернуться                  далее>>

вверх