|
|
|
Культура
Михаил Пророков
Drug свободного человека
V-MMII - 20.11.2002
 Когда я увидел фотографии «Магны», я подумал: ну хорошо. Машина
делает воздух – это всем понятно, не штука, берешь кислород, водород
и азот, смешиваешь... Машина делает огонь – тоже, в общем, не вызывает вопросов. Машина делает воду –
ну допустим, хотя это уже сложнее. Все они при этом где-то в цеху, в воздухе то есть, никакой такой уж особой таинственности, такие себе
машины. Но вот четвертая машина, та, что делает землю... Она-то –
в земле. И из чего она ее делает? Из земли? И кому это надо?
Потом я подумал: если это все – акт творения, то стержень его ,
конечно, она – та, что делает землю. Воздух и вода прилагаются к земле;
огонь – это хаос, претворяемый творением в космос; а земля – как раз
то, что надлежало сотворить (хотя все-таки непонятно, зачем ее творить
еще раз, снова: лучше, что ли, получится? проще как-нибудь?).
Потом я подумал: а ведь я это уже где-то читал. «Луна обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно
делается... Делает ее хромой бочар, и видно, что дурак, никакого понятия не имеет о луне». Луна – в Гамбурге, а земля теперь, значит, под
Ротерхэмом; делает ее машина, и видно, что умная.
Об ком звонит колокол
Ложь, писал Горький, религия рабов и хозяев. Правда – бог свободного человека. Старик, писал Горький, врал из жалости к людям. А человека надо не жалеть, не унижать
жалостью – человека надо уважать. Все в человеке, все для человека.
Над Горьким принято сейчас смеяться, а зря. Задача, поставленная им перед искусством, весьма
серьезна. Оно ведь так устроено – только перестанешь следить, как оно
тут же солжет, соврет, сбрешет или сон золотой навеет. Поэтому каждый
год – не говоря уж о десятилетии, – когда ему удается как-то перетоптаться без сказок, можно со спокойной совестью считать величайшей
заслугой всех без исключения участников худпроцесса, особенно –
лидеров и инициаторов. А также продюсеров – если говорить о кино. Сейчас невозможно поверить, что был
период, и достаточно длительный, когда фантастика в кино находилась
в опале.
«...Их поставили к библиотечной стенке, – писал Брэдбери, – Санта-Клауса и Всадника без головы,
и Белоснежку, и Домового, и Матушку Гусыню... и расстреляли их, потом сожгли бумажные замки и царевен-лягушек... Спящая Красавица
была разбужена поцелуем научного работника и испустила дух, когда
он вонзил в нее медицинский шприц... Волшебное Зеркало они
одним ударом молота разбили вдребезги...» А потом, – вспоминает
герой его рассказа «Эшер II», – приказали кинопродюсерам, «если они
вообще хотят что-либо делать, пусть снимают и переснимают Эрнеста
Хемингуэя. Боже мой, сколько раз я видел ‘По ком звонит колокол’!
Тридцать различных постановок. Все реалистичные». В конце этого
рассказа, входящего в «Марсианские хроники», дом героя – вобравший
в себя заботливо воссозданные с помощью новейшей техники все ужасы
самых жутких новелл Эдгара По – разваливается, погребая под собой
сливки общества – всех тех, кто, отвечая за общественную мораль,
изгонял чудесное и сказочное из кино, театра и литературы. «Марсианские хроники», напомним, впервые
увидели свет в 1951 году. «Фабрика грез» навевала в то время сны, разумеется, не совсем про работу (в этом
ее преимущество перед «Мосфильмом», Свердловской киностудией
и Студией детских и юношеских фильмов имени опять-таки Горького), но уж и строительством бумажных замков не занималась. Эталоном
кинопродукции в то время считался фильм «Унесенные ветром»; снятый
в конце 30-х, он без малого пятьдесят лет держал кассовый рекорд, оставаясь непревзойденным. Домовые
и Белоснежки могли только облизываться, стоя у подножия пьедестала
и глядя на сияние вечной славы Скарлетт О’Хара. Они были не сожжены и не поставлены к стенке,
конечно, но просто отданы на откуп У.Диснею, дневным сеансам, рождественским каникулам и т.п.
А что потом? А потом опять пришел старик и начал врать. И врал он
так затейливо, так сладко, что все кассовые рекорды в одночасье (в начале 1980-х) рухнули и долгое время
бились едва ли не каждый год. Как звали-то старика? Да как хотите, так и назовите – «сон золотой»
миллионам разновозрастных подростков принялись навевать и космический сказочник Дж.Лукас, и флагман Голливуда, человек-кинофабрика С.Спилберг, и визионер Т.Бертон,
и все-все-все... Довольно быстро выяснилось, что дневные сеансы –
самые важные, что за рождественские каникулы можно «отбить»
такой бюджет, на который раньше можно было снять дюжину фильмов.
Что реализм, узнаваемость ситуаций и типов, правдоподобие характеров –
все решительно побоку, а главное – найти побольше стариков, чтобы врали. Годятся и старые, и новые, и
классики, и современники. Чего далеко ходить за примером – одно
из трех главнейших последних кинособытий оказалось связано со сказкой середины прошлого века («Властелин колец»), другие два – с историями вполне современных авторов:
второй частью второй трилогии «Звездных войн» и первым романом
пента- (секста-? септа-?) логии о Гарри Поттере, которую еще только
предстоит завершить.
Белоснежки наступают. Матушки Гусыни берут реванш. Санта-Клаусы переходят в контратаку.
«Хемингуэй» повержен, затоптан, никто уже и не помнит, про что он,
собственно. Кажется, война, дружба, добро, зло, мужество, одиночество...
Ну так ведь и Толкин про то же. И Ролинг, и Лукас, и... Впрочем,
никакого «и» не нужно. Можно было бы помянуть многих, от Л.Кэррола
и Дж.Барри до авторов «Горца», «Конана-варвара», имени которых
не припомню – и потому, что оно – легион, и потому, что мы вновь вернулись к тому, что Одиссей и реальней, и безусловней Гомера. На самом
деле достаточно трех. В них все хорошо: и то, что про разное (у Толкина –
как бы прошлое и где-то неблизко, у Ролинг – как бы настоящее и где-то
рядом, у Лукаса – будущее и где-то совсем далеко), и то, что они бестселлеры с блокбастерами (значит,
во-первых, все на слуху, можно ссылаться без пересказа; во-вторых,
минимум случайного, максимум характерного), и то, что все эти (имея
в виду кино), как сейчас принято говорить, проекты еще не завершены,
стало быть, как те машины «Магны», продолжают работать.
Производить.
И потом – речь на самом деле пойдет не о них. А о том, как мы
дошли до такой вот чудесной жизни.
Враг науки? Друг природы?
Имя победителя назвать нетрудно. Скажем, «сказка», или «магия»,
«чудеса», «волшебство». «Фантастика» звучит немного хуже: по-русски
она все еще кажется сокращенным обозначением популярнейшего
в 60-70-е жанра, откуда для удобства произнесения выпало слово «научная» – между тем как невооруженным глазом видно, что ни о какой
«научности» сейчас уже не может быть и речи. Лазерные мечи в руках
джедаев не более научны, чем клинки, выкованные гномами и эльфами,
в руках героев «Властелина колец». Труднее назвать имя потерпевшего поражение. Вроде ясно: магия
пришла на место, оставленное наукой. Массовый интерес к сверхъестественному – результат распада научной картины мира; сверхъестественное в данном случае выступает как
антоним естественнонаучного.
Или все же естественного? Ведь в действительности ни один научный
работник не подкрадывался к Спящей Красавице со шприцем наизготовку; да и магия (в отличие от религии) никогда особенно не пыталась
теснить науку, нередко полагая себя одной из разновидностей таковой.
Вся борьба против науки, ведшаяся последние три с лишним десятилетия, шла под лозунгами не «магическими», но «природными» («экологическими»): «меньше химии»,
«долой синтетику», «не надо нам чудес техники, верните нам чистую
воду и свежий воздух». «Все прогрессы реакционны, если рушится человек», – с чувством писал Вознесенский где-то в конце золотых для него
60-х. Все в человеке, все для человека, как же... И вдруг, стоило лишь
попытаться изгнать химию, обесточить технику и совлечь синтетику,
как на месте, где ожидался естественный человек, обнаружился зеленоухий магистр Йода. Как произошла подмена?
Начнем с того, что если магия не противник науки, то и природа как
таковая ничьим противником (по крайней мере таким, который
одерживает победу) быть не может. Стоит ей остаться наедине с собой,
как она делается похожа на себя гораздо меньше, чем Йода на героя
Торо. Природоверие, как доказывал такой специалист по чудесному, как
К.С.Льюис (имеется в виду как раз его трактат «Чудо»), наиболее пессимистичная и непоследовательная из
вер; стоит людям, подобно мудрецам античности, пожелать жить согласно
природе, как показывал в своей книге о Франциске Ассизском Честертон, лучше многих понимавший толк
в сказках и чудесах, – и они сразу займутся чем-нибудь на редкость
противоестественным. Для того чтобы слово «сад» начало вызывать
только трогательные ассоциации, нужны были века христианской
аскезы, отшельничества и пустынничества. «Что могла им дать любовь
к цветам и птицам, – спрашивает Честертон, – после тех историй, что
про них рассказывали?.. Если вы хоть немного знаете латинскую
поэзию, вспомните, что стояло в их садах вместо солнечных часов или
фонтана, нагло и весомо, в ярком солнечном свете; попробуйте вспомнить, каков был бог их садов».
Похоже, что именно это и произошло вновь, едва науке – религии
нового времени – было нанесено поражение. Любовь к птицам орнитолога или к цветам – ботаника мало
похожа на любовь к «цветочкам» и «птичкам» католического святого;
но по крайней мере одно общее качество у них есть: они обе невинны.
Человек устроен так, что, увидев цыпленка и не усмотрев в нем ни
научный объект, ни тварь Божью, может, и восхитится на какое-то время, а вслед за тем – непременно захочет его употребить... и хорошо, если
в пищу. Для ученого природа – все-таки тоже во многом храм; тот
же, для кого она мастерская, отработав положенное, естественным образом постарается извлечь из-за одного
верстака бутылку, из-под другого куста закуску... солнечные часы ему
при этом ни к чему, хватит наручных, фонтан тоже по барабану,
а вот Приап...
Но из-за куста вылез однако же не Приап. Там оказалась засада
орков. Или схрон халфлингов (так в ролевых играх, основанных
на популярной системе Dungeons &Dragons, стали именовать толкиновских хоббитов – видимо, чтобы
заимствование не выглядело слишком буквальным). Почему не Приап,
долго, вероятно, гадать не надо: с одной стороны, христианство (хотя
бы в качестве культурной традиции) пока изжито не до конца, с другой –
все весьма и весьма дозволено, к услаждавшим античных любителей непристойности поэзии, живописи и скульптуре добавились журналы, кино-видео, интернет... а в саду
действительно порой бывает приятно и просто отдохнуть, без излишеств.
А вот почему орки?
А орки на самом деле, видимо, потому же, почему не синхрофазотрон и не ботаник Паганель с сачком
и лупой. Да полно, неужели неудачные свойства синтетики и обусловленная «техногенными причинами»
«плохая экология» подорвали веру в науку, державшуюся два века?
Драма Фауста начинается не тогда, когда он понимает, что некоторые его
открытия могут иметь побочные эффекты, а тогда, когда он видит,
что он уже стар, жизнь кончена, а чуда так и не произошло. Наука,
в общем и целом, обещала человеку три вещи: он станет а) молодым,
б) бессмертным и в) улетит отсюда куда-нибудь далеко-далеко. Фауст
в свете такого рода желаний призвал черта (призвал успешно, стало быть,
была все же польза от его науки), человек послал ученых копаться
в цветках, атомах, клетках, генах... пока не выяснилось, что все тщетно.
Не то чтобы совершенно тщетно: синтетика греет, химия лечит, 3D и 3G
скрашивают досуг, искусственные сердце, почки, печенка, пенис более
или менее успешно заменяют пришедшие в негодность естественные...
но чуда не происходит. В какой-то мере чудесными оказались только
лекарства – но при нашем полном незнании о том, из чего они сделаны
и за счет чего превращают больную голову в здоровую, а дурное настроение в сносное, они выглядят уже
чем-то не вполне от науки, а больше от «магии земли» (в тех же
Dungeons&Dragons – «магия природы»). Дело не в том, что лекарства
лучше помогают «от сердца», чем искусственное сердце или шунтирование; дело в том, что почему-то
очень важно именно чудо.
далее>>
|
 |
|
