Евгения Микулина
Поза победителя
I-MMI - 29.10.2001

На мебельном рынке появилась вещь, заставляющая пересмотреть штампы. Прощайте, нервная энергия спешащих людей с сотовыми телефонами, офисные стулья, столы на колесиках и плоские экраны мониторов. Вы все еще функциональны, но уже не престижны. Суетиться сегодня не модно. Модно - возлежать.

Сенсационный предмет, о котором идет речь - кресло-шезлонг, созданное Джейн Уортингтон (Jane Worthington) для швейцарской фирмы De Sede. Составляющие его элементы обманчиво просты: металлический каркас, мягкая кожа высочайшего качества. Его форма напоминает фигуру полулежащего человека, закинувшего руки за голову. У него есть даже "голова" - круглая подушка.

Этот "простой" шезлонг будит море ассоциаций. Да, он похож на человека. Но очень необычного - по крайней мере, сегодня. Он расслаблен. Он не спешит. Он не сидит на краешке стула и не срывается с места по приказу.

Надгробие древних этрусков. 250 - 240 гг. до нашей эры. Древние мечтали погрузиться в состояние блаженной беззаботности в загробном мире. Европейцы для этого придумали шезлонг, позволяющий достичь этого состояния еще до смерти

А между тем это кресло не домашнее: оно - для публичных помещений и офисов. Значит, человек, похожий на это кресло, сам себе хозяин. Хозяин своей жизни. И дело не в деньгах, хотя позволить себе этот шезлонг могут не все. Дело во внутренней силе, которую излучает поза публичной расслабленности, предполагаемая этой мебелью. Это кресло - символ власти, основанной на уверенности в себе.

Фрагмент росписи этрусской гробницы,
479-460 г.г. до. н.э.
Изображение шумного пира,
где сотрапезники возлежат на ложах,
наслаждаясь яствами, беседой и музыкой

У каждого из нас имеются в памяти образы людей, которые позволяли себе лежать, решая свои повседневные задачи. Древнеримские патриции ели, слушали музыку, беседовали о войне, путешествовали и навеки засыпали в скульптурах своих надгробий - полулежа, опершись на локоть и снисходительно склонив голову. Две тысячи лет назад в своем расцвете Римская империя показала миру культуру, где публичное возлежание было признаком социального статуса, непререкаемым символом облеченности властью. Они позаимствовали эту идею с Востока, покоренного ими. В конечном счете, полную расслабленность мог себе позволить только Рим - победитель, не имевший соперников. В бою или на отдыхе, римлянин был властелином мира. Римское возлежание - поза дремлющего льва: расслабленная, но дышащая скрытой силой. Варвары и христиане, с разных сторон раскачавшие римское ложе, не создали зримого символа, способного выразить их победу: морально Рим остался непобежденным, он - вечный символ непререкаемого величия.

Пьер Нарсис Герен.
"Эней рассказывает Дидоне о бедствиях Трои". 1815 г.
Античная манера принимать гостей полулежа стала примером для светских дам эпохи ампира

С тех пор всякая попытка визуализировать свое право владеть людьми имеет "римский" колорит. В форме римского ложа высекали основания своих надгробий католические папы и епископы - символические наследники власти цезарей. Когда, после неурядиц средневековья, демократического пыла Ренессанса и изоляционистской сосредоточенности абсолютных монархий, у Наполеона снова, впервые с римских времен, возникла идея мирового господства, к каким образам он обратился? К римским. Неизбежно, как символ победы, символ власти, знак права на нее, возникли кушетки, на которых расслабленно возлежали ампирные красавицы - императрица Жозефина и мадам Рекамье. Их образы объединили две мощнейшие силы, до того соперничавшие - власть и красоту. Теперь они, наконец, слились, чтобы и дальше возлежать на глазах у восхищенного простонародья.

Ривьер. "Портрет дамы с лирой". 1806 г. Кушетка подходила для музицирования, позирования художнику, приема гостей. Правда, только хозяйка салона могла возлежать, подобно античной матроне, ее гости при этом должны были сидеть

Несмотря на печальную судьбу быстротечной наполеоновской империи, возродившийся образ победоносного и властного Рима уже не покидал европейскую культуру. Он трансформировался, из него вычленялись отдельные детали - так, сибаритствующий на кушетке Оскар Уайльд, по сути, был отдаленным эхом петрониевских философов-эротоманов из "Сатирикона". В изменившемся после I Мировой мире не было больше безусловной власти. Но, когда Мис ван дер Роэ проектировал барселонский павильон Германии, когда-то имевшей титул "Священной Римской империи" и стоящей на грани создания Третьего Рейха, он обратился к символам патрицианского величия. Его кушетка "Барселона" при всем модернизме формы выражает собой ту же древнеримскую идею ложа как символа власти. В случае с Германией - дремлющей энергии, необходимой для завоевания.

В ХХ веке идея борьбы за власть дискредитировала себя мировыми войнами. Но, как все вечные сюжеты, она обладает особым шармом, неся с собой идею свободы, доступной только тому, кто ее добился, встал над жизнью и успокоился, доказав свое превосходство. "Обаяние силы" стало "обаянием уверенности в себе", предельное выражение обнаруживается в Голливуде. Здесь мистически возродился образ могущественной империи, полной красивых людей, которым нечего делать, только лежать, потягивая коктейль, в шезлонге на краю бассейна или на пятнистой кушетке Корбюзье. Излучая ауру исключительности, они наблюдают, как их соперники кромсают друг друга на арене шоу-бизнеса (если дело происходит в жизни), или как суперагент разбирается с очередным врагом (если сцена разыграна на экране). Разобравшись, он тоже опустится в кресло и закурит, ожидая, что восхищенные зрители падут к ногам победителя. И они падут. Потому что подобные люди имеют власть, основанную на естественном восхищении тем, кто делает что-либо, не напрягаясь, и позволяет себе расслабляться, ничем не смущаясь. Это - основа всякой харизмы, секрет любого секс-символа, и это самая большая роскошь, доступная в современном мире: утверждать свое право так, чтобы тебе были рады покориться. По-настоящему сильный человек не нуждается в агрессии для того, чтобы подтвердить свое превосходство.

В какой-то момент казалось, что все это кончилось: Голливуд стал не тот, СПИД вообще все испортил, и люди перестали восхищаться, замкнулись в себе и погрузились в повседневность. Патриции исчезли, остался один плебс, ищущий одного лишь хлеба. Рим кончился... Но кресло, с которого мы начали свои рассуждения, внушает определенный оптимизм. Вглядитесь в него: плавные линии его ножек, завершенных аккуратными цилиндрами, напоминают львиные лапки. Его силуэт пробуждает в памяти завиток античной спинки, линию корпуса кушетки Рекамье. Мягчайшая кожа сравнима с ампирным атласом. Черный вариант кресла символически приветствует мисовскую "Барселону", радикальный красный цвет выставочного экземпляра напоминает поп-арт, в среде которого существовал эталонный, сексуальный и расслабленный Бонд Шона Коннери. В общем, это снова оно - римское ложе, вечная идея комфорта и властной уверенности, выраженная в актуальной форме. Такие вещи, как новое кресло De Sede (кстати, название это латинское, значит "для сидения"), делают уверенность в себе и спокойствие не классовой прерогативой, а демократической иллюзией. Стоит сесть в шезлонг - и автоматически расслабишься, приобретя заодно ауру достоинства. В мире, где "внешние" враги ничто по сравнению с психологическими проблемами и стрессами, человеку нужна поддержка в борьбе. Таково кресло, в котором тело само собой принимает позу победителя и можно провозгласить на классической латыни: "Roma victor!" 

вверх