|
|
|
Современная классика
Владимир Седов
Антиутопия «Золушки»
V-MMII - 31.12.2002
Но примерно в середине спектакля появляется нечто совершенно новое: задник
с перспективно уходящей гигантской сводчатой галереей. Эта галерея вдруг укрупняет
пространство, усложняет действо и создает мрачный и величественный фон для сцены
бала. Вот, казалось бы, ожидаемый «офорт» и ожидаемая классика, но какой этот
«офорт» грандиозный, какая суровая и холодная эта классика!
Сцены из спектакля. Видны основные формы, смена задников,
различные положения часов и световые эффекты.
Если разбирать то, что изображено на этом заднике, то можно привести много
аналогий: от «Афинской школы» Рафаэля до средней перспективы в палладиевом
театре Олимпико.
Но все это будет не то, потому что во всех классических аналогиях формы свода,
кессоны и пилястры вдоль стен будут масштабными, человеческими, нестрашными. Здесь же кессоны и пилоны настолько
сурово однообразны, что делают перспективу безжалостной. Свод расположен так высоко,
а пилястры-пилоны такие обобщенные и холодные, что рисуют нам классику в ее
экстремальном ницшеанском варианте стиля Шпеера, Руффа и Трооста, в имперской
неоклассике Берлина и Нюрнберга. Могут сказать, что это все тот же стиль ар деко,
что и в костюмах, но только с фашистским оттенком, но я не вижу здесь прямой отсылки
к предвоенной архитектуре. Это скорее намек, смысловая игра с суровой тоталитарной неоклассикой. Не то чтобы в залах
Рейхсканцелярии танцевали невесть откуда взявшиеся придворные, скорее придворный
зал возвышается до образа галереи Судьбы, безжалостной, холодной и грозной.
Эскизы костюмов
Вместо облагораживающей ритмичности классики мы видим злобный ритм, подчеркнутый еще и различимыми при внимательном разглядывании уступами, вместо
«веселеньких» колонн и пилястр и картушей, уместных в танцевальном зале
стареющего княжества, нас подавляют до отвращения правильный полуциркульный
свод, ясная перспектива и однообразные пилоны. Классика здесь антиутопическая,
привкус у нее горький и совсем не сказочный.
Зал-галерея то фланкирован конструктивистскими лесенками-площадками, то
освобождается от них. Часы меняют положение и превращаются в люстру, а люстра то
тревожно мигает, то угрожающе крутится опять уже в виде часов, ускоряя время.
Потом исчезает зал, сменяясь туманными деревьями парка, над которыми то плывут
облака, то светит луна. Ближе к концу исчезают и часы, время почти останавливается, близится хэппи-энд, который
предваряется промежуточным полупрозрачным занавесом.
Сценографических ходов в спектакле довольно много, причем обеспечены они
различными сочетаниями немногих приемов: люстрой-часами, залом-галереей, конструкциями по сторонам и задниками. Но этого
набора хватает для постоянных вариаций, сопровождающих все действие, для смены
планов и пространств, не столько прикладных и иллюстративных, сколько сюжетных
и почти самостоятельных. И все же самой запоминающейся в сценографии «Золушки»
оказывается именно бесконечная галерея с суровыми и даже хищными классическими
формами.
Этот зал – своеобразный ключ к декорациям спектакля. Архитекторы изо
всех сил создают осовремененную сказку с решетчатыми конструкциями, грозными
часами, которые, как оборотень, превращаются во что-то еще, с мигающим светом
задников, меняющих окраску. Однако «собирает» действие одно архитектурно,
ордерно, классически упорядоченное пространство, куда-то уводящее взгляд со
сцены. Этот путь, этот коридор с просветом в конце мог бы сиять и прельщать взгляд
продуманными барочными или неоренессансными формами. Вместо этого он подавляет
сцену своими объемами, вознесенными на необычную, сказочную высоту. Тяжкая
поступь пилонов как-то отменяет и неминуемый счастливый конец, и горестные
хлопоты вначале. Мощный кессонированный свод как будто говорит о возможности
счастья, но возможности или утраченной, или недоступной. Зритель воспринимает
предложенную параллель «счастье – классика», а недостижимое счастье
связывает с отрешенной, немасштабной классикой. Эта классика «звучит» в
спектакле как самый разработанный и ясный мотив, который составляет ядро пространственного и изобразительного ряда. Но именно
в таком качестве жесткая классика Уткина и Монахова привносит в фантастически красивый спектакль горький привкус сомнений
и разочарований.
<<вернуться
|
 |
|
