Оксана Рудченко
Наизнанку
VII-MMIII - 11.07.2003

Кабинет-витрина, Голландия, начало XVIII века. Этот шкаф замечателен сам по себе, но еще он обладает волшебным свойством – предметы, выставленные в нем, автоматически приобретают ценность голландского натюрморта

Реальную вещь – облако ждали так же давно, как легкий двухместный ковер-самолет или встроенную скатерть-самобранку. Наконец-то в нашей повседневной жизни нашлось место чуду, виртуальному силовому полю, попадая в которое все бытовые предметы зависают, начинают мерцать особенным светом, главное вовремя отдернуть руки, мало ли что. Взгляд, тем не менее, от этой полки оторвать трудно – в интерьере она невероятно активна и аттрактивна. Ее поэтому нельзя упрекнуть в минимализме, и уж точно, ее динамичная непредсказуемая форма не определена функцией. По отношению к экспонируемым в ней предметам она даже слишком активна, хоть это и вполне определенный предмет мебели – полка-витрина. Но, обладая всеми этими качествами, что же она способна выставлять, как не себя? Эта витрина сама себе главный экспонат.

Голландский ореховый «кабинет коллекционера», 1700. До того как коллекции стали выставлять, их хранили в специальных шкафах – но демонстрировать шедевры благороднее, чем их прятать

В этом, разумеется, ее громадное отличие от традиционного представления о задачах витрины. Если даже вести отсчет от средневековых реликвариев, их хрустальные окошки в драгоценных оправах должны были охранять, обрамлять гораздо более ценную, чем они сами, реликвию, они не создавались заранее и не имели смысла сами по себе. К тому же, большую часть времени они были укромно спрятаны и пастве демонстрировались не так уж часто, по большим праздникам или особенным случаям. Как и коллекции гуманистов – фрагменты античных мраморов, римские монеты, ценные рукописи – все наполнение studiaе humanitatis, ренессансных кабинетов, хранилось в глухих шкафах. Вся прелесть была в процессе неожиданного извлечения шедевра как бы из небытия и демонстрации его посвященному единомышленнику. Вообще, если вдуматься, традиция выставлять вещи на всеобщее обозрение появилась не так уж давно, в позднем барокко.

Георг Хинц, «Полки кунсткамеры», 1666. Классический шкаф-витрина существует для того, чтобы упорядочивать природный хаос

Помимо произведений искусства, любимая коллекция барокко – кунсткамера – собрание скорее диковин, чем шедевров, curiosities. Туда входили в том числе творения человеческих рук, дорогие и виртуозно сделанные вещи, но главное – всяческие причуды естества, раковины, скелеты, окаменелости, заспиртованные уродства и ископаемые аномалии. Шкафы с множеством специальных ящиков, сabinets of curiosities, заводили себе и аристократы, и буржуа, но и в них редкости скорее хранились, а не выставлялись. Идея создать для коллекции прозрачный футляр возникает не раньше начала XVIII века, прототипом для этого нового типа мебели послужила голландская застекленная горка XVII века для хранения дорогого фарфора. В кабинете-витрине все экспонаты, расставленные по полкам и рассматриваемые сквозь геометрическую раму мелкой расстекловки, были обозримы, упорядочены – натуралии и артефакты могли сколько угодно соперничать друг с другом в причудливости, уравненные фиксированностью своего места в этой энциклопедической описи тварного мира.

Георг Флегель, «Полки буфета с цветами, фруктами и кубками», 1610. Для классики даже содержимое шкафа – still life, часть природы, соотносимая с человеком. Поэтому оно прекрасно и достойно быть запечатленным

Описывая вещи, классика систематизирует их, встраивает в общий порядок мироздания – и в этом смысле как бы омертвляет. Действительно, ведь самое классическое сочетание предметов – nature morte. Однако специфика существования вещи в интерьере Нового времени такова, что, с одной стороны, она nature morte, «мертвая природа», то есть отчасти вторичная по отношению к «живому» универсуму, но с другой – still life, «безмолвная жизнь», то есть особый мир человеческого измерения, все то, что связано с домом и уютом. Такую модель обращения с вещным миром демонстрировали голландцы, с их повышенным вниманием к частной жизни, камерному интерьеру. Голландские натюрморты стали своего рода манифестами такого отношения – они превозносят любование редкими и дорогими предметами, восторг перед естественной красотой цветов, фруктов, благоговейно точное изображение фактур роскошных или простых тканей, фарфора, серебра, глины, стекла, перламутра. Все буйство стихий (пусть даже выражающееся в груде забитой дичи), все разнообразие и красота предметного мира зафиксировано, одомашнено, сдержано плоскостью картины и ограничено ее рамой. 

Современный шкаф-витрина в стиле ар деко фабрики Anibale Colombo (салон «Лабиринт»)

В этом смысле полка шкафа с выставленным на ней предметом есть частный случай живописного натюрморта – что обыгрывают натюрморты-обманки, например «Полки кунсткамеры» Георга Хинца («обманчивость» этих полок в том, что, по-видимому, они должны были имитировать или дополнять реальную коллекцию внутри шкафа-кунсткамеры). Всевозможные curiosities вставлены в жесткую структуру, случайность их сопоставления контрастирует с неслучайностью, упорядоченностью их положения в этих геометрических ячейках, что переводит их из сферы странного, непредсказуемого, неуправляемого, то есть природного, в сферу рационального, умопостигаемого, логически объяснимого, то есть человеческого (этой же цели достигали регулярные парки эпохи барокко, см. ПК №3).

В «Тройке» же все ровно наоборот. Она сама по себе застывшее диво, словно заспиртованная диковина, но геометрическая структура не организует ее извне, она как бы поглощена ею и скрепляет ее изнутри. Изменчивость и неограниченность универсума снаружи, статичность и определенность внутри – классическая схема перевернута с ног на голову. Причудливость вырвалась наружу и правит бал, и это и есть триумф виртуальности. 

Но, с другой стороны, классический шкаф-витрина, этот умиротворенный хаос, домашний музей, менее виртуален? Располагая любой предмет так, чтобы его было видно, сопоставляя его с другими, вы автоматически создаете still life, иначе в витринности нет никакого смысла и лучше спрятать все в сундук. Полученный уникальный микромир, обязанный своим существованием индивидуальности, то есть абсолютной непредсказуемости вашего выбора, будет в самом деле virtual и в смысле своей материальной доподлинности, и в плане того, что он «один из многих возможных» вещных миров, число которых бесконечно, в зависимости от степени вашей заинтересованности. Но также он будет обладать еще одним ценным качеством, напрямую унаследованным от натюрморта, – он метафизичен. Создавая любой из своих миров, классика в каждом случае восстанавливает ordo, и композиционная гармония самого маленького натюрморта есть частное проявление высшей божественной гармонии, общего миропорядка. Соотносясь с ним, бытовые приметы человеческой жизни – еда, посуда, украшения – приобретают внематериальное, метафизическое значение, становятся знаками философских идей в контексте классического ordo. У «Тройки» есть свой контекст, компьютерный, и она соотносима только с ним. Самое ценное ее качество, как и самое высокое устремление – то, что она грозит в любой момент снова стать мерцающей фигурой в мониторе.

вверх