|
|
|
Современная классика
Григорий Ревзин
Неожиданная реконструкция
Манеж
XV/XVI-MMV - 18.12.2005
Смотр полка в московском
Манеже. Фото начала XX
века
История потери Манежа столь грустна,
что, честно сказать, я боялся в него заходить после реконструкции.
Памятник, который восстанавливается после такой катастрофы, памятник,
который восстанавливает Юрий Лужков,
да еще в кратчайшие сроки, да еще в ситуации конфронтации с федеральными
властями, когда даже напоминания
Алексея Комеча о том, что это памятник федерального значения, хватило для
обращения мэра в суд, – не мог быть восстановлен иначе, кроме как безобразно.
Разведка доносила, что там ужас. То
есть, конечно, все сделано, все работает,
но ничего общего со старым Манежем это
не имеет.
Стены Манежа после
пожара 2004 года
И когда я вошел в Манеж, то сначала
подумал, что сбываются худшие опасения. Низкий, как в пешеходном переходе,
потолок, неприятное пустое пространство, какие-то одинокие стойки билетных
касс, рамки металлоискателей – аэропортный накопитель, а не вход в Центральный
выставочный зал. Положим, и раньше, до
пожара, входная зона в Манеж не блистала изяществом, да и ничего особенно
неприятного здесь нет – нейтральное,
никакое пространство. Но ведь это Манеж!
Манеж! – здесь все должно было поражать
воображение. Но не поражало.
Потом я попал в зал, и тут уж все,
наоборот, поражало воображение, потому
что вместо старого Манежа появился готический собор. Он был настолько выше,
что кажется даже короче, чем раньше.
Изменились пропорции, возник иной,
эффектный, но иной образ пространства.
В сложном переплетении строительных
конструкций было даже нечто промышленное. Я обернулся назад, увидел
криволинейную стену входной группы,
через которую только что прошел, овальный конференц-зал, и даже охнул, до
такой степени эта архитектура никак не
сочеталась с формами Манежа. Она выглядела как два отдельных объекта, временно
внесенных в него и не имеющих к нему
никакого отношения.
В общем, это был совсем другой
Манеж. Не то, что было. Хотя, что было,
как-то не вспоминалось.
Было – когда? До пожара? Грязные
желтые стены, металлические столбики,
поддерживающие кривой и пыльный
потолок, грязная рогожная занавеска, отгораживающая заднюю часть зала, где
у них был склад? Нет, разумеется, не это.
Бесконечные киоски-выгородки, в которых ютились экспоненты выставки
«Зодчество» или «Арт-Манеж», напоминая торговцев на мелкооптовом
продуктовом рынке где-нибудь на окраине
города? Тоже нет. Исторические фотографии Льва Толстого, катающегося по
большому сараю на комическом цирковом
велосипеде? И это – нет. Нет, скорее «как
раньше» означало здание Манежа Осипа
Бове (или Огюста Монферана), напоминающее древнегреческий храм, с упоительно
прекрасной конструкцией стропил на
чердаке, которые взвод геодезистов
настраивал как орган и которые я никогда
не видел.
Криволинейная входная
зона и овальный
конференц-зал никак не
сочетаются с исторической
архитектурой Манежа
и выглядят временно
привнесенными
дизайнерскими объектами
Выстроенное только что, свежее, но
при этом покрытое благородной патиной
времени. И при этом, разумеется, выстроенное сразу под выставочный зал, и так,
чтобы это был современный выставочный
зал со всей необходимой инфраструктурой, складами, лифтами, электричеством,
отоплением, рестораном, залом для презентаций, дифференциацией пространств
под разные выставочные цели – и все это,
разумеется, в формах конногвардейского
манежа. Мне так хотелось, чтобы восстановили все как было, чтобы не было
никаких воспоминаний об этом ужасном
пожаре, но при этом восстановили то, чего
никогда не было, раз уж благодаря пожару
исчезло все то, что не вписывалось в образ.
Спуск в подземный зал
Вместо этого Манеж расслоили на
несколько пластов. Во-первых, старые
стены, и это то, что здесь было, и весь этот
зал в каком-то смысле выглядит как навес
для того, чтобы сохранить старые стены,
как строят иногда навесы над руинами,
скажем, над церковью святого Николая
в Мирах Ликийских. Во-вторых, стропильная конструкция. Эта вещь самая
сложная – она очевидно современна,
в этом новом клееном дереве, в этих
желтых трубах пожаротушения, в этих
светильниках трудно не почувствовать
сегодняшнего дня. Но она слишком тяжеловесна и избыточна по рисунку, чтобы
быть современной. Это – протез, имплантант в старый организм, морфологически
повторяющий утраченную его часть, но
не скрывающий своей чужеродности.
В-третьих, два криволинейных объема
входной группы и конференц-зала. Это
как раз простая современность, эти
объемы выглядят как чисто дизайнерские
объекты, как своего рода современные
приборы, вроде телевизоров, внесенные
в исторические интерьеры.
Наконец, подземный зал. Зал, который казался изначально проигранным.
Он возник на месте запроектированного подземного паркинга и должен был
быть слишком приземистым, неказистым, компромиссным и бессмысленным.
Ничего подобного. У него превосходные
пропорции, и выглядит он просто как формула колонного зала, когда и колонны,
и пространство доведены до абстракции
морфологии, лишены всякой конкретики.
Я бы сказал, что отчасти это пространство родственно стропильной конструкции,
в нем тоже есть идея современности, заменяющей собой историческую структуру.
Конференц-зал.
После реконструкции
Манеж получил всю
инфраструктуру
современного
выставочного зала
Архитекторы не стали скрывать факт
пожара. Нам ясно продемонстрировали,
что перед нами историческое здание, пережившее катаклизм, оживленное заново.
Напротив, именно это они и сделали темой
пространства. Это пространство-палимпсест. Мы ясно видим, что это здание
много чего пережило, что оно перепрофилировано под новую функцию, что
ему пришлось не сладко, но вот оно живо
и вполне способно жить дальше.
Когда я нашел это слово – палимпсест, я понял, что мне это напоминает.
Вот представьте себе, что реконструкцию Манежа делал бы не Павел Андреев,
а, скажем, Херцог и де Мерон или лорд
Фостер. Что бы они сделали? А ровно то
же самое. Они бы точно так же начали
расслаивать здание на пласты, и с помощью этого приема подчеркивали бы
его историческую ценность, переводя,
собственно, историю в морфологию. Различия, вероятно, были бы в приемах
расслаивания. Херцог и де Мерон, если
судить по их галерее Тейт, вероятно,
в большей степени драматизировали бы
ситуацию, возможно, оставили бы где-то
обгоревшие стены или старую краску, или
содрали бы всю штукатурку до кладки.
Фостер, если судить по Британскому
музею, в большей степени бы все зализал,
сделав швы между разными временными
пластами не столь отчетливыми. Но методика у них была бы ровно той же.
Старые промышленные здания везде
превращаются в галереи и музеи. Разные
авторы отсчитывают начало этой моды от
разных событий. Некоторые вспоминают
о начале 60-х, «Фабрике» Энди Уорхола,
некоторые говорят о центре Помпиду,
похожем больше на фабрику, чем на
музей, то есть относят начало к 1970 году,
но в общем-то несомненной датой первого реального приспособления прома под
выставочный зал принято считать музей
Орсе, вокзал, проект реконструкции которого Гая Ауленти представила в 1984 году.
Но чем, спрашивается, был Манеж,
бывший гараж ЦК КПСС, превращенный
в 1957 году в Центральный выставочный
зал, как не первым примером подобного
перепрофилирования? Об этом никто не
говорит, потому что реальной реконструкции под эту функцию не произошло.
Не было создано инфраструктуры выставочной деятельности, и мы не поняли
тогда, что выставочный комплекс должен
работать как завод – откуда, собственно,
и родилась эстетика выставок на бывших
фабриках. Теперь это выплыло наружу.
Поразительная история. Мы столько
лет предъявляли претензии лужковской реставрации за превращение истории
в гомогенный муляж, что не заметили,
когда к нам пришла другая методика
реконструкции, когда интервенции
в историческое здание не прячутся, но,
напротив, четко акцентируются. И где?
В статусном лужковском объекте! Даже
не знаю, как это объяснить, может быть,
из-за скорости восстановления он просто
не успел осознать, что происходит. Ведь
не успели осознать это мы, его критики.
Прямо подобно Юрию Михайловичу мы
сетуем, что нас обманули, и Манеж восстановлен не таким, каким он был.
|
 |
|
