Современная классика

Ирина Шипова
Интервью с лидером берлинской неоклассики
Ханс Колхофф: «Все, что изобретено модернизмом, обернулось чудовищным провалом»
VIII-MMIII - 11.11.2003

Вид на Потсдамер Плац. В центре – здание концерна Дебис Х. Коллхоффа, небоскреб Ренцо Пьяно, справа – Сони-центр Хельмута Яна

И.Ш.
Гитлеровский неоклассицизм до сих пор остается в Германии табуированной зоной. Вы, наверное, единственный, кто позволяет себе это игнорировать.
Х.К.
Нет, и я сознательно противостою такому мнению. Однако это не означает для меня отдаления от собственно архитектуры – только из-за того, что классические, ясные, самодостаточные формы скомпрометированы, и ни симметричная композиция, ни четкий кант больше невозможны, а признаются только изломанные формы. Я не могу смириться с тем, например, что такая фигура, как Шинкель, настолько скомпрометирована многочисленными подражаниями в 30-е годы, что и сегодня к его наследию нельзя обращаться. Я не могу этого признать. Потому что в таком случае Гитлер одержит большую победу, а я не могу этого допустить.

И.Ш.
В одном из своих выступлений вы сказали: «Присоединяюсь к коллеге Шинкелю». Кого еще из архитекторов вы причисляете к своим коллегам?
Х.К.
Всех архитекторов я считаю своими коллегами. Естественно, с разной долей предпочтения, это понятно. Но, конечно же, Шинкель относится к наиболее важным. А также – Мис ван дер Роэ и Салливан. Это самые «большие» мои коллеги.

Вилла Герл Берлин-Далем, 1997-2000
Фасад и интерьер вестибюля

И.Ш.
Ваши проекты всегда подписаны двумя именами – Ханса Коллхоффа и Хельги Тиммерманн. Как распределяются обязанности между вами и «коллегой Тиммерманн», являющейся одновременно и вашей спутницей жизни?
Х.К.
Не стану скрывать, что я – в силу моей преподавательской деятельности в Цюрихе – определяю все, что касается архитектурного решения проектов. Но мы, естественно, обсуждаем все вместе и ведем работу бюро на равных. Хотя, можно сказать, на протяжении долгого времени обязанности были поделены так, что Хельге Тиммерманн больше приходилось заниматься проектами уже на фазе их реализации. Но не думайте, что я сажусь за стол, делаю набросок и даю его дальше на разработку. Сначала мы все обсуждаем вместе с сотрудниками, потом все полномочия получает руководитель проекта, и он разрабатывает и ведет его дальше.

И.Ш.
Сколько сотрудников работает в вашем бюро?
Х.К.
В общей сложности – в берлинском бюро и в филиалах, в Швейцарии и Голландии – сорок пять.

Проект новой застройки Александрплац, 1993

И.Ш.
Где вы чувствуете себя лучше всего?
Х.К.
Лучше всего, наверное, в Берлине. Потому я и живу здесь. Мы снимаем квартиру в Шарлоттенбурге – в прекрасном старом доме с очень маленьким внутренним двором, в который изредка пробивается луч солнца. Но когда оно все-таки туда пробивается, особенно весной, когда расцветает каштан, там необыкновенно красиво. Поскольку я предпочитаю жить в центре города, построить себе там собственный дом я пока не могу.

И.Ш.
Над какими проектами вы работаете в настоящее время?
Х.К.
Мы строим жилые дома в Голландии, офисные помещения и министерство в Гааге, в Люцерне и Антверпене – жилые дома категории «люкс».

И.Ш.
Вы выиграли в начале 90-х конкурс на перепланировку и застройку главной площади Восточного Берлина – Александрплац. Ваш проект предполагал возведение десяти небоскребов над уже существующими зданиями 70-80-х годов. Будет ли этот проект реализован? В какой стадии он сейчас находится?
Х.К.
В настоящее время реализация проекта заморожена. Он ждет того времени, когда в Берлине обозначится новая экономическая динамика. Энергии начала 90-х хватило на Потсдамер Плац и Фридрихштрассе, она уже ощутимо иссякает при восстановлении Ляйпцигер Плац. Но я убежден, что как только она вновь появится, следующий «большой» проект будет Александрплац. И я абсолютно уверен, что все 10 небоскребов действительно будут построены.

И.Ш.
Вы и стиль ваших построек всегда производите впечатление непоколебимой убежденности, последовательности и серьезности. Такие понятия, как «юмор», «ирония», «легкость» – не говоря уж о «легкомысленности» – вам абсолютно чужды?
Х.К.
Я считаю себя человеком, не обделенным чувством юмора. И в моей архитектуре тоже можно найти достаточно ироничные эпизоды – нужно только повнимательнее присмотреться. Однако я не признаю запрограммированной иронии или юмора как архитектурной концепции. Я бы даже назвал это, скорее, отсутствием концепции со склонностью к развлекательному переигрыванию. К сожалению, это встречается сегодня довольно часто, но я этого не признаю. Архитектура – дело серьезное, здесь нужно очень точно думать и рассчитывать. И только пройдя фазу самого точного расчета, можно приблизиться к черте, после которой можно действовать свободно и играючи.

И.Ш.
Вы любите говорить, что строите для вечности...
Х.К.
Да, мы строим дома для вечности. Хотя, конечно, никто наперед знать не может, сколько им суждено простоять. Но только это убеждение – предпосылка для настоящей архитектуры, которая обогащает коллективную память города. В строительной субстанции города сохраняются воспоминания, но они могут передаваться только тогда, когда здания строятся на века. Самое притягательное в европейских городах – это способность сохранять в себе воспоминания и позволять истории жить дальше. Думая об этом, и должен жить настоящий архитектор. Надо поддерживать ту жизнь города, которая в нем сохранена, и наполнять его новой жизнью. И принцип контрастности здесь вовсе не уместен. Нельзя сказать: «Это все старье, и мы сделаем теперь все по-другому, прогрессивно – из стали, стекла, неона – красное, синее, зеленое». Все должно происходить гораздо тоньше, потому что то, что я сегодня строю, не должно уступать по качеству тому, что было построено до меня. Это очень жесткий масштаб.

И.Ш.
С другой стороны, можно рассматривать город археологически – по слоям. И тогда каждый слой, в том числе и состоящий из стекла и неона, рассказывает о своем времени – не только о его техническом и культурном развитии, но и о состоянии общества, его интересах и предпочтениях, о моде, в конце концов.
Х.К.
Город не имеет ничего общего с понятием моды, даже если ее присутствие в городе и ощущается. Почему общество должно будет жить с бессмысленными строениями, которые кто-то бездумно построил, руководствуясь представлениями о моде и не желая обращаться к прошлому? Архитектуру нельзя выкинуть, как платье, которое сначала понравилось, но через полгода надоело, она постоянно перед глазами. Город и архитектура – это что-то совсем другое, они стремятся к безвременью. Представление об архитектуре как о чем-то, что создается в соответствии с настроением, индивидуализмом или безумием прогресса, себя изжило. По-моему, даже молодые люди сегодня это понимают.

И.Ш.
Вы противопоставляете себя модернизму второй половины ХХ века, а как вы относитесь к архитектурному авангарду первой его половины?
Х.К.
Если говорить о том, что полезного дали нам 20-е годы, то это, безусловно, будет не архитектурная форма. Скорее, это минимализм средств, социальный аспект. Проблема не собственно в 20-х, а в том, как они были восприняты и воспроизведены потом. Что из всего этого было включено в более поздний репертуар берлинской архитектуры – это жилые поселения, как, например, «Подкова» Бруно Таута. Но были и другие 20-е с настоящей городской архитектурой, о которых мало кто знает. Потому что они были не столь революционны, а лозунги авангарда действовали во внегородских поселениях намного более плакатно. В центре же города архитекторы по-прежнему ориентировались на соседние здания и на существующую градостроительную традицию. В чем можно упрекнуть 20-е годы, так это в том, что их мощная пропаганда основывалась на очень небольшом количестве реально осуществленных проектов. Если говорить о Германии, то хватит пальцев одной руки – поселки в Берлине, Дамерштоке, Карлсруэ и Вайсенхофе. С помощью этих нескольких примеров было поднято столько шума, как будто вся предыдущая история действительно перечеркивается и начинается отсчет нового времени. Никакое новое время не наступило. В больших городах продолжали строить так, как и раньше. И сегодня можно уверенно сказать: модернизм был чуть более чем сноска, примечание в истории архитектуры, которая развивалась дальше в традиционном русле и которая позволила ему лишь незначительно на себя повлиять. В крупных городах модернизм был вынужден приспосабливаться к традиционным типологиям и масштабу сложившейся застройки, и это мне кажется наиболее интересным. По-моему, это было бы неплохим завершением интервью для вашего журнала?

<<вернуться

вверх